– Нет.

«В водке тоже глюкоза. Но почему не помогает?»

Фёдор зашел в душ, постоял под струями воды. Спать больше не хотелось. И ничего не хотелось. Он с тоской подумал об Инне. Затем вспомнил умершую жену и ничего не почувствовал. От мыслей о сценарии стало противно. А больше думать было не о чем. Только и осталось – живая любовница, мертвая жена и сценарий, написать который шансов почти не было.

Инна приготовила ему омлет, два бутерброда с красной рыбой и чай. Фёдор подумал, что, может, получится все это незаметно выбросить в мусорный пакет, когда она выйдет. Кроме чая. Его в мойку. Хотя можно и выпить. Но Инна села напротив. Он взял вилку и начал засовывать ломти омлета в рот. Глотал, почти не жуя.

– Ты посвежел, – сказала Инна. – И глаза стали нормальными. Через неделю будешь совсем новенький.

Фёдор хотел соврать, что рад это слышать, но изо рта выпала крошка. Он смутился и промолчал.

– Придумал вчера что-нибудь?

– Так, общие мысли.

– Полезные?

– Пока не знаю.

– Это лучше, чем ничего.

– Да, это лучше, чем ничего.

Инна дождалась, пока он съест завтрак и выпьет чай. Фёдор чувствовал себя заключенным под присмотром надзирателя. Однако еда хоть и не добавила ему аппетита, но и отвращения не вызвала. Он снова захотел спать.

– Поел? – спросила Инна. – Еще чего-нибудь хочешь?

– Нет. Я сыт.

– Вкусно было?

– Да, очень.

– Значит, пора за работу.

– Значит, пора за работу.

– Если что-то понадобится, зови. Правда, с двух до четырех у меня работа. Сначала буду учить одного бразильца. А потом будет мальчик из Ужгорода. Даже странно, что он сейчас русский язык учит.

– Почему? – спросил Фёдор.

Инна посмотрела на него:

– Ты серьезно?

– Да. А что?

– Федь, ты в каком мире живешь?

Он пожал плечами:

– Я не знаю сам. Вот и Карцев все время спрашивает.

– Может, и правильно, что не знаешь, – сказала Инна. – Иди.

Добавила в спину:

– С двух до четырех не зови.

– Не буду.

Фёдор зашел в комнату, сел, включил ноутбук. Был час дня. За окном светило непривычное солнце. Бледно-голубое небо расстилалось над крышами домов. Плыла одинокая утка, навстречу медленному течению. Через Львиный мостик шагал школьник с большим квадратным рюкзаком на спине. Рюкзак тихонько подпрыгивал. Навстречу прошла темноволосая женщина в бежевом плаще. Достала смартфон, сверилась, огляделась, пробежала по набережной и залезла в такси. Проехал белый ПАЗ с черной ленточкой на борту. Окна были зашторены. Фёдор задумался о том, какими будут его похороны. Ничего приличного. Аскетичный сосновый гроб, могила на окраине кладбища. Или длинный, как китайская стена, колумбарий в крематории. Это дешевле и проще. Кто придет прощаться? Инна? Карцев? Больше некому. А может, вообще никто не придет. И умрет он в одиночестве. Будет месяц лежать на полу своей комнаты, как американский писатель Ричард Бротиган. Тот застрелился. А Фёдор не хотел. Точнее, никогда об этом не думал. Да и застрелиться не из чего. Зато можно повеситься. Русские писатели обычно вешаются. Хотя вот Маяковский пальнул в сердце. Говорят, из-за бабы. Но вряд ли. Баба, скорей всего, стала последней каплей. Он не был алкоголиком. Алкоголики вешаются. Трезвенники стреляются. Впрочем, и Хемингуэй застрелился. Может, к тому моменту бросил пить? А Цветаева повесилась. Она не была алкоголичкой. Наверно, у нее попросту не нашлось другого способа. Яда под рукой не оказалось, как у Цвейга и Акутагавы. Почему же не утопилась, подобно Вирджинии Вулф? В Елабуге есть река? Кажется, Кама. Может быть, далеко было идти? А Цветаева уже не могла терпеть. Фёдор вспомнил свою учительницу немецкого, хрупкую женщину с грустными глазами. Она отравилась из-за несчастной любви. Такие ходили слухи. Весь класс перевели на английский. В итоге Фёдор не выучил ни немецкий, ни английский. Пытался потом самостоятельно учить итальянский, потому что красивый язык, но тоже не выучил. Был у него одноклассник, армянин, похожий на итальянца. Прыгнул с крыши девятиэтажки в двадцать семь лет. Как Башлачёв. Почему порядочные люди себя убивают? А всякие сволочи, убийцы, извращенцы, разжигатели войн не стреляются, не вешаются, не травятся и не прыгают из окон? Почему не наоборот? В чем секрет? В душе? В голове? Чтобы убить себя, нужно иметь бесстрашную, израненную душу? А у этих людей есть ли души? Взять, к примеру, Панибратова. Способен он выстрелить себе в висок? Или повесить свое тонкое тельце на бельевой веревке? Ответ очевиден – нет, конечно, нет. А Инна? Она это сделает не моргнув глазом.

Экран погас. Ноутбук уснул. Фёдор подвигал мышь, уставился на пустую страницу. Таращился, пока глаза не заболели. Снова посмотрел в окно. Набережная была пуста – ни людей, ни машин, не считая припаркованных. И утка уплыла. Фёдор ждал, когда кто-нибудь появится. Из-за стенки слышался голос Инны. Она медленно чеканила слова:

– Вышел. Месяц. Из. Тумана. Вынул. Ножик. Из. Кармана.

Фёдор хотел записать это, чтобы хоть что-то написать, но отвлек смартфон. Звонил Морковников.

– Здрасьте, – сказал он. – Как там мой рассказ?

И добавил:

– Про Карцева вашего знаете?

– Нет, а что с ним? – спросил Фёдор.

– Напился, устроил дебош в самолете. Его сняли с рейса. Я в сводке увидел. Лихо, правда?

– Я уж испугался, что плохое случилось.

– А чего хорошего? Это ведь уголовное дело. Могут и посадить эмигранта вашего.

– Так он не эмигрант, он на время хотел поехать.

– Ну теперь вряд ли получится. Так что там с рассказом-то?

– Все в порядке, – сказал Фёдор.

– Ой, как хорошо! Сможете мне его в отдел принести? Я сегодня сутки дежурю. Так что можно и ночью.

– Я постараюсь.

– Не надо стараться. Просто принесите.

– Да, конечно.

Минут через пять заглянула Инна.

– Слышала, ты с кем-то разговариваешь.

– Морковников звонил, говорит…

Она перебила:

– Мне кажется, во время работы телефон следует отключать.

18

Фёдор просидел до вечера. Он думал о бывших одноклассниках, знакомых алкоголиках из родного городишки, о покойной матери и покойной бабушке, о котах и мышах, лягушках, канализации, погоде, о Карцеве, о покойной бывшей жене, о пустыне и тропических лесах, о сибирской тайге, где побывал однажды, о прохладной реке Томь, в которой довелось искупаться, о сражениях, о женщинах, о порнографии, о горчице, о дожде, о Сталине, о парикмахерских, о космосе, о вампирах, о поездах, о хлебе, о театре, о бывшей любовнице, о своих написанных и недописанных текстах, о мучениках, о плохих книгах, о Зофии, о воде, о Боге, о кариесе, о времени, о женских оргазмах, о самолетах, о врачах, о деревнях, о психопатах,