Я чувствую, что в ее душе дверь для меня снова приоткрыта, через узкую щелочку вновь пробивается луч надежды.

— Кто знает.

На прощание мы тепло обнимаемся и расходимся. Я тащу на себе баул и пишущую машинку до конца квартала, затем сворачиваю в переулок и пристраиваю свой багаж прямо на тротуаре. Дальше я иду уже налегке. И, оказавшись на станции, сажусь в первую же электричку, идущую до Левиттауна.

Еще пару недель я мотаюсь как сумасшедший, из дома на работу и обратно, а затем меня вызывают к Первосвященнику, в ту самую квартиру в Нижнем Ист-Сайде. Мне толкуют о том, что в экономике спад, возможно лишь сезонный, а потому работы для всех Лиц Фирмы не хватит. На самом же деле я прекрасно вижу лежащий перед Первосвященником свежий номер «Пост», открытый на странице с репортажем о первом дне судебных слушаний в скандальном процессе «штат Нью-Йорк против Дэниэла Карра». В общем, истинная причина моего увольнения мне абсолютно понятна. Пейджер мне ничего плохого не сделал, и я не представляю, как можно разбить такую замечательную вещь, швырнув ее об пол или стену. Выходя из квартиры, я отдаю «Моторолу» Билли.

Против ожидания мы с отцом оказались на редкость комфортными соседями. Я имею в виду, что мы не лезем в жизнь друг друга, и более того, нам даже удается поддерживать дом в относительной чистоте. Из уважения к памяти мамы или, быть может, просто из какого-то суеверия мы, не сговариваясь, перестали курить в доме. Теперь мы набиваем окурками банки из-под кофе, которые пристраиваем на крыльце с той стороны дома, которая так и осталась обгоревшей после пироманского эпизода у Дафны.

Через несколько дней я наведываюсь к ней в больницу. У Дафны отросли волосы до плеч, и она перестала краситься в блондинку. Я рассказываю ей о том, что случилось с мамой, и у нее на глазах появляются слезы. Но мне сейчас важно даже не это: в глазах Дафны я снова вижу, казалось, безвозвратно потухшие, но вновь заигравшие с прежней силой искорки. Когда же и меня накрывает и по щекам у меня начинают течь слезы, Дафна обнимает меня и шепчет на ухо:

— Ничего, все будет хорошо.

Я беру себя в руки, и она провожает меня до выхода из клиники.

— Врачи говорят, что я иду на поправку, — сообщает она мне. — Значит, получается, мне удалось обмануть их.

— Так что же, психоневрологическая фаза твоей жизни подходит к концу?

— Ладно, неделю-другую комедию поломать еще придется.

Похоже, чувство юмора вернулось к ней: я вижу перед собой все ту же хорошо знакомую Дафну. Я вспоминаю, как влюбился в нее, как пара лет разницы в возрасте казалась таинственной пропастью, разделявшей нас, пропастью, которую нужно было срочно преодолеть. Она познакомила меня с «Рамонес» и Джонатаном Ричманом[25]. Именно с нею я научился выдерживать пьянки и гулянки по три дня кряду. Именно с ней мы занимались сексом едва ли не в открытую в общественных местах. Именно она научила меня тому, что любовь и боль порой идут рука об руку. Когда мы познакомились, я был наивным, самоуверенным восемнадцатилетним юнцом, быть может чуть более счастливым, чем сейчас, благодаря наивности и отсутствию жизненного опыта. Того человека больше нет — я стал другим и таким, как был, больше никогда не буду. Тем не менее сейчас, глядя на Дафну, я вижу, что в ее глазах отражается тот самый мальчишка, почти подросток.

— На самом деле меня, скорее всего, действительно выпустят ближе к концу месяца, — говорит Дафна.

Я прощаюсь с ней, обнимаю ее и прошу, чтобы она сразу же позвонила мне, как только выяснится, когда именно ее будут выписывать.

Еще через несколько дней отец сообщает мне, что собирается переезжать.

— Джанин, — поясняет он, — она сказала, что не сможет спать на той же кровати, на которой спала твоя мама. Ну, мол, еще никто не доказал, что рак не заразен. Вот ведь дурная баба — что с нее возьмешь!

— Знаешь, я уже успел убедиться в том, что лучшие из них действительно ни умом, ни хорошим характером не отличаются.

— Слава богу, она наконец нашла в себе силы уйти от этого зануды, с которым прожила столько лет. В общем, мы подумываем о том, чтобы снять себе где-нибудь квартиру. Да ладно, что я тебе лапшу на уши вешаю: в общем, мы уже сняли себе жилье и живем теперь вместе.

— Рад за тебя. Поздравляю.

— Ты здесь живи, сколько будет нужно. Продавать дом я все равно не собираюсь. По крайней мере в ближайшее время, пока рынок недвижимости так здорово просел. Со временем, когда снова устроишься на работу, если сможешь, будешь частично оплачивать счета. А там — видно будет.

— Спасибо, папа. Знаешь, это, наверное, прозвучит странно, но я действительно искренне желаю, чтобы вы с Джанин были счастливы.

— Счастливы, — фыркнув, повторяет вслед за мной отец. — Никто, в общем-то, и не говорил, что мы все это с ней затеяли ради какого-то там счастья.

На протяжении первых двух недель нового семестра, после того как Тана вернулась в колледж, мы с нею перезванивались каждый вечер. Затем я вдруг подметил, что наши разговоры становятся все короче, что созваниваемся мы уже не каждый день и что голос Таны в трубке звучит все более звонко и жизнерадостно. Я подозреваю, что все это — побочный эффект появления в ее жизни какого-то парня по имени Тодд. Судя по всему, они начали встречаться.

— Пидор? — высказываю я предположение в тот редкий момент, когда по тону разговора становится понятно, что мы с Таной понимаем друг друга, как раньше.

— Ну, он и вправду любит «Уотербойз»[26], — признается Тана, — но, смею тебя заверить, во всем остальном он сумел доказать мне, что с ориентацией у него все в порядке. Уверяю тебя — нормальный мужик.

— Ах ты, хитрая лиса, — говорю я, — обзавелась бойфрендом, спишь с ним, а мне — ни слова.

Мне не нужно видеть Тану, чтобы представить себе, как она краснеет.

— Давай лучше расскажи про свою новую работу, — меняет она тему.

Оставшись без работы и без подруги, я занялся приведением в порядок родного дома, особенно стен и ковров, до сих пор закопченных, после того как Дафна устроила поджог. И вот однажды в хозяйственном магазине я встречаю Зака Шумана, моего бывшего начальника в гольф-клубе. Того самого, которого выперли с работы за мои «подвиги». К моему немалому удивлению, он тепло поздоровался со мной, и я понял, что зла он на меня не держит.