сопоставление двух словесных пар усиливает впечатление:

Скорей, скорей!..

А вдруг, а вдруг?..

Спекторский лихорадочно спешит. Авторский текст Пастернака звучит как внутренний монолог, в котором спешка эта выражена так, словно монолог одновременен действиям героя: вот он видит Москву, вот устремляется к двери, вот видит её в окне, вот несётся по лестнице и, ошибившись, мчится назад… Поэтическое слово не повествует о действиях, оно воплощает эти действия непосредственно, оно принуждает читателя к сопереживанию, к соучастию.

В «Евгении Онегине» рассказан балет. Рассказан так, что слова всеми своими смысловыми и звуковыми свойствами участвуют в создании движущейся словесной картины:

Блистательна, полувоздушна,

Смычку волшебному послушна,

Толпою нимф окружена,

Стоит Истомина; она,

Одной ногой касаясь пола,

Другою медленно кружит,

И вдруг прыжок, и вдруг летит,

Летит, как пух от уст Эола;

То стан совьет, то разовьет,

И быстрой ножкой ножку бьет.

I, 20

Танец Истоминой мы видим так, будто сами сидим в зрительном зале, – нет, лучше! Потому что – глазами Пушкина, который приобщает нас и к поэзии балета, и к поэзии звучащего слова. Балерина стоит посреди сцены, стоит неподвижно и непостижимо, «одной ногой касаясь пола…». Уже в этом стихе нам слышится какое-то ритмичное, равномерное движение – так здесь распределены ударения четырёхстопного ямба:

Од-ной но-гой ка-са-ясь по-ла…

О самом же этом движении будет сказано только в следующем стихе:

Другою медленно кружит…

Наречие медленно выделено ритмически – на это слово приходится пропуск ударения, пиррихий:

– –́ – –́ –˚ – –́

Медленно становится ещё медленнее оттого, что этой строке предшествует фраза с деепричастием («касаясь»), а ещё раньше – длинная фраза, в которой несколько неторопливых определений стоят перед сказуемым и подлежащим («…стоит Истомина»). Но главное, благодаря чему мы ощущаем намеренную затянутость начала этого описания и медлительность слова медленно, главное – это перемена темпа и всех звуков в следующем стихе:

И вдруг прыжок, и вдруг летит…

Неподвижность, затянутость сменяется необычайной стремительностью, воплощённой в слове, которое похоже на взрыв: вдруг. Да ещё это слово повторено дважды, да ещё на ударении стоят сходные звуки: вдруг – прыжок – вдруг (ук – ок – ук).

Так в звучаниях слов передана внезапность прыжка. А полёт Истоминой тоже передан словесными звучаниями, теперь уже другими:

                             …летит,

Летит, как пух от уст Эола…

Повторение глагола летит, переливы гласных у – у – э – о – а, всё это – звуковая картина полёта. И последний стих дополняет эту движущуюся картину – в нём тоже распределение ударений и сочетание звуков рисуют танец:

И быстрой ножкой ножку бьет.

– –́ – –́ – –́ – –́

Наречию медленно в пушкинской строфе противоположны два слова: вдруг и быстрой. Слова здесь так поставлены, что медленно оказывается звуковым образом той идеи, которую слово в себе несёт. То же и вдруг – может даже показаться, что в русском языке слово вдруг специально придумано, чтобы служить звуковым изображением внезапности.

Нет, это не так, не язык придумал, а поэт так это слово поставил, поэт так организовал русскую речь, что каждый звук оказался носителем смысла.

Так же звучит вдруг и в прекрасном стихотворении П. Вяземского «Метель» (1828):

День светит; вдруг не видно зги,

Вдруг ветер налетел размахом,

Степь поднялася мокрым прахом

И завивается в круги.

Здесь слово вдруг ещё энергичнее выражает идею мгновенной неожиданности благодаря тому, что оно повторяется, причём второй раз оно поставлено на такое место в стихе, где по схеме ямба должен быть слог неударный. Вяземский здесь вообще по-хозяйски обращается с метром, извлекая из него необходимый ему эффект.

Вместо

Все эти неправдоподобные, казалось бы, нарушения ведут к тому, что вдруг становится звуковым образом редкой силы, – это наречие к тому же подхвачено и поддержано похожим на него повторенным словом снег, открывающим второе четверостишие:

Снег сверху бьет, снег веет снизу,

Нет воздуха, небес, земли;

На землю облака сошли,

На день насунув ночи ризу.

И дальше – нарастание динамики, обеспеченное продолжающимся нагнетением несущих мощные акценты односложных слов – шторм, тьма, страх:

Шторм сухопутный: тьма и страх!..

Крупный план слова

Проза и поэзия пользуются одним и тем же материалом – словом. Как, однако, различно отношение к своему материалу в этих столь же похожих, сколь и разных искусствах!

В 1930 году Иван Бунин написал цикл «Кратких рассказов», крохотных мгновенных зарисовок. Вот одна из этих миниатюр, называется она «Полдень»:

«Полдневный жар, ослепительный блеск неподвижного жёлтого пруда и его жёлтых глинистых берегов. Пригнали стадо на обеденный отдых – коровы залезли в охвостье пруда, стоят в воде по брюхо. Рядом радостный визг, крик, хохот – раздеваются и бросаются в воду девки. Одна через голову сорвала с себя серую замашную рубаху и кинулась так дико, что я тотчас вспомнил Нил, Нубию. Черноволоса и очень смугла телом. Груди – как две тёмных тугих груши».

Великолепная проза! Прочитав эти десять строк, мы отчётливо видим и пейзаж, и стадо, и смуглянку, бросившуюся в воду, мы ощущаем зной летнего полдня и любуемся лихими купальщицами. Сопоставим этот прозаический текст со стихотворением, написанным тем же автором, Иваном Буниным, двумя десятилетиями раньше, – оно тоже называется «Полдень» (1909):

Горит хрусталь, горит рубин в вине,

Звездой дрожит на скатерти в салоне.

Последний остров тонет в небосклоне,

Где зной и блеск слились в горячем сне.

На баке бриз. Там, на носу, на фоне

Сухих небес, на жуткой крутизне,

Сидит ливиец в белом балахоне,

Глядит на снег, кипящий в глубине.

И влажный шум над этой влажной бездной

Клонит в дрему´. И острый ржавый нос,

Не торопясь, своей броней железной

В снегу взрезает синий купорос.

Сквозь купорос, сквозь радугу от пыли,

Струясь, краснеет киноварь на киле.

В прозаическом рассказе слова строят зримый, пластический