не вылетел за борт, не сломал себе шею. А ведь такое могло бы случиться… Наша автомашина подымалась на такие крутые холмы и так стремительно оттуда скатывалась, что, кажется, сердце останавливалось в груди…

Моим спутником в этой поездке по Бадхызу был научный сотрудник заповедника Юрий Петрович Греков. Его круглые, небесной голубизны глаза чем-то напоминали два ярких цветка цикория. Юрий Петрович был подвижен, высок, по-спортивному строен.

Продолговатое, с мягким овалом лицо в золотисто-смуглом загаре. Судя по этому загару, так оттенявшему голубизну его глаз и густую соломенного цвета шевелюру, можно было с уверенностью сказать, что Грекову хорошо знакомы и знойное солнце и суровые ветры всех румбов…

Одевался Греков легко. На нем была модная пестрая сорочка, светлые брюки, вправленные в брезентовые сапоги, в одном из которых, за голенищем, торчала толстая записная книжка в черном переплете. На груди на тонком ремешке висел тяжелый полевой бинокль. Мне нравились в Грекове живой, беспокойный ум, его веселость, его стремительно-напористая речь и быстрые легкие движения.

Было уже начало лета, и весь многокрасочный весенний наряд Бадхызского холмогорья успел потускнеть. Отцвели, отпылали под жарким солнцем багряно-красные тюльпаны, ремерии и маки. Погасла огненно-желтая дельфиниум семибарбатум. Тут и там на взгорьях и вдоль дорог виднелись куртины зонтичных — знаменитые ферулы и доремы.

Зато на этом же желтоватом фоне резко выделялись густой зеленью кроны фисташковых деревьев, напоминавшие издали степные стога. Росли фисташки на некотором расстоянии друг от друга, на вершинах холмов и на узких отвесных уступах.

Однако в урочище Кепели, где расположен один из кордонов заповедника, я увидел три или четыре фисташковых дерева, росших рядом, как бы единой семьей. Под ними — домик объездчика. И деревья, и белый одинокий домик стояли на самом краю высокого увала. Далеко внизу зеленела замкнутая со всех сторон долина, над которой возвышались другие холмы.

Деревья были старые, с шершавыми стволами, словно колонны, подпиравшие зеленые купола жесткой кожистой листвы. Сколько они простояли здесь, на диком ветродуе? Сто, двести или триста лет? Я представил себе, как они шумят, раскачивая во все стороны длинные, опущенные книзу ветви, когда над Бадхызом бушует ураган, как жутко, наверно, человеку, прислушиваться к шуму деревьев, к волчьему вою ветра: на многие километры вокруг — ни одной живой души.

Там на «верхотуре», в урочище Кепели, живет со своей семьей объездчик Какабай Сахатов — молодой, смелый человек. Он коротко поведал нам о своей нелегкой работе. Участок объезда большой. Все время надо быть начеку: не прогремит ли где-нибудь выстрел. Если прогремит, то так и знай: это стрелял браконьер. Тогда — на машину — ночью или днем, все равно — и в погоню! А погоня за браконьером в такой пустыне, как Бадхыз, — опасная штука.

Но и это еще не все. Кроме охраны заповедных животных — кулана-онагра, дикого барана-архара и джейрана — объездчик, на случай бескормной зимы, должен создавать страховые запасы кормов, а летом — искусственные водоемы.

После краткого «привала» в Кепели мы в тот же день успели побывать и в других местах Бадхыза. Я видел изумительный по красоте овраг Кызыл Джар — глубокий кроваво-красный разрез на теле земли и обширную впадину Еройландуз.

Во время езды Греков изредка стучал по крыше кабины с требованием остановиться. И шофер, услышав этот стук, немедленно тормозил. Вскинув к глазам бинокль, Греков не торопясь обводил открывшуюся перед нами панораму, несколько секунд вглядывался в одну какую-нибудь точку, потом молча передавал бинокль мне и рукой указывал туда, куда только что смотрел сам.

Так я увидел светло-золотистый косяк куланов, медленно, с остановками, продвигавшийся по широкой лощине. Было видно, как вожак табуна крутит изредка головой и стучит о землю то одной, то другой ногой, отгоняя от себя кровожадных слепней.

В другой раз я с удовольствием рассматривал дикого барана, затаившегося под фисташковым деревом. Он хорошо был виден сквозь опущенные почти до самой земли ветви. Под деревом хороший травостой. Там архар кормился и отдыхал, наблюдая сквозь ветви за тем, что происходит вокруг.

Удар рукой по крыше кабины — это тоже был сигнал шоферу, — и машина трогалась в путь.

Посматривая по сторонам, Греков ни на минуту не прекращал разговора. Говорил он на разные темы: о метагалактике, о Ремарке, о Туре Хейердале, о новых кинофильмах, о событиях во Вьетнаме, о сокровищах Эрмитажа, как-то умело и быстро переключаясь с одной темы на другую. Вначале мне казалось, что он пытается «прощупать» мои познания; мою эрудицию, или же показать, что и он, мол, не хуже любого столичного гостя. Но вскоре я убедился, что нет у моего спутника тщеславного желания быть лучше или ошеломить широтой своих интересов — просто он такой человек, такой у него характер.

Я слушал его, отвечая на вопросы и готовился, выбрав подходящий момент, спросить Грекова о его работе, о научных пристрастиях. Но этому помешал один совершенно неожиданный и весьма забавный случай.

Мы долго взбирались вверх между двух высоких холмов-баиров. И когда машина одолела, наконец, подъем и пошла на большой скорости по ровной степи, Греков, все время смотревший по сторонам, вдруг отчаянно забарабанил кулаками по крыше кабины. Шофер так нажал на тормоза, что я чуть не вылетел за борт.

Не обращая на меня внимания, Греков соскочил на землю и со спринтерской скоростью пустился бежать по дороге. Бежал он недолго. Метров через 40—50 нагнулся и схватил что-то с земли. Когда он повернулся и пошел обратно к машине, я увидел в его руках крупного варана.

— Хорош! Не правда ли? — спросил меня Юрий Петрович, гордясь своей добычей. — Удрать хотел, шельмец. Да ведь у меня разряд по бегу…

Я осмотрел варана: действительно — богатырь!..

— Мурад! — обратился Греков к шоферу, — принеси-ка канистру!

Шофер тут же исполнил его просьбу, явившись с белой пластмассовой канистрой. Греков взял варана за шею и начал вливать ему воду в раскрытую пасть.

«Какая трогательная забота о бедном изнывающем от жажды ящере», — подумал я, наблюдая за действиями моего спутника. Вода, вливаясь, булькала в горле варана. Когда она начала переливаться, Греков возвратил канистру шоферу. Потом взял варана обеими руками и, взболтнув его несколько раз, как взбалтывают кефирную бутылку, опрокинул его вниз головой. Вместе с влитой в него водой на землю вылетело все, что варан сумел добыть в течение дня. Тут были еще непереваренные жуки, кузнечики, ящерицы, косточки каких-то птиц.

Только теперь я сообразил, для чего понадобилось Грекову «угощать» варана «живительной влагой». Отбросив его на несколько метров, Греков, вынул из-за голенища записную книжку и начал торопливо описывать все, что было отнято у варана.

Продолжая