слов «я добр»? Разумеется, это не тот, кто сравнивает себя с другими, и не тот, кто сравнивает свои поступки и творения с высшими и трансцендентными ценностями: он бы с этого не начал… Тот, кто говорит «я добр», не ждет, что его назовут добрым. Он называет себя так, говорит о себе точно так же, как действует, утверждает и наслаждается. «Добрый» квалифицирует деятельность, утверждение, наслаждение, претерпеваемые им при их осуществлении: определенное качество души, «определенная фундаментальная уверенность души в самой себе, нечто такое, чего нельзя ни искать, ни находить, ни, быть может, даже терять» [364]. То, что Ницше часто называет определением (distinction), является внутренней характеристикой утверждаемого (его не нужно искать), задействованного (его не найти), того, чем наслаждаются (его невозможно потерять). Утверждающий и действующий одновременно является тем, кто есть: «Слово esthlos по своему корню обозначает кого-то, кто есть, кто обладает реальностью, кто реален, кто истинен» [365]. «Такой человек сознает, что он сообщает достоинство вещам, что он творит ценности. Он чтит всё, что находит в себе; такая мораль состоит в самопрославлении. Она выдвигает на первый план чувство полноты, власти, готовой перелиться через край, блаженство высокого внутреннего напряжения, сознание богатства, желающего дарить и раздавать себя» [366]. «Сами добрые, то есть знатные, могущественные, возносящиеся над всеми высотой своего положения и возвышенностью души, считали самих себя добрыми, расценивали свои поступки как добрые, то есть как нечто первосортное, устанавливая эти расценки в противовес всему низкому, мелочному, пошлому» [367]. Но к этому принципу не подходят никакие сравнения. То, что другие злы в той мере, в какой они не утверждают, не действуют, не наслаждаются, – всего лишь вторичное следствие, негативный вывод. Эпитет «добрый» изначально указывает на господина. «Злой» означает следствие и указывает на раба. Злой – это отрицательный, пассивный, плохой, несчастный. Ницше набрасывает комментарий к замечательной поэме Феогнида, целиком построенной на принципиальном лирическом утверждении: мы добрые, они злые, плохие. Напрасно искать в этой аристократической оценке малейший моральный оттенок: речь идет об этике и о типологии, типологии сил и этике соответствующих способов бытия.

«Я добр, следовательно ты – зол»: само слово «следовательно» в устах господ ведет исключительно к негативному заключению. Заключение – негативно. И рассматриваемое нами заключение сформулировано лишь как следствие полного утверждения: «Мы, знатные, прекрасные, счастливые» [368]. У господина всё положительное содержится в посылках. Ему нужны такие посылки, как действие и утверждение, а также – наслаждение этими посылками, чтобы заключить о чем-то негативном, которое в данном случае несущественно и не имеет значения. Это всего лишь «нечто побочное, дополнительный нюанс» [369]. Его единственное значение состоит в увеличении процентного содержания действия и утверждения, укрепления их союза и усиления соответствующего им наслаждения: добрый «ищет антипода лишь для того, чтобы с большей радостью самоутвердиться» [370]. Таков статус агрессивности: она есть нечто негативное, но негативное как вывод из положительных посылок, негативное как продукт деятельности, негативное как следствие воли к утверждению. Господина можно узнать по силлогизму, в котором для получения отрицания, являющегося исключительно средством для усиления посылок, нужны два позитивных тезиса – Ты зол, следовательно я – добр. Здесь всё изменяется: негативное переходит в посылки, позитивное рассматривается как заключение, выведенное из негативных посылок. Именно негативное содержит существенный момент, позитивное же существует исключительно за счет отрицания. Негативное стало «первичной идеей, начальной точкой, актом по преимуществу»[371]. Раб нуждается в посылках реакции и отрицания, ресентимента и нигилизма, чтобы достичь вывода, который кажется позитивным. И сам этот вывод сводится к мнимой позитивности. Вот почему Ницше столь тщательно отличает ресентимент от агрессивности: они различны по своей природе. Человек ресентимента нуждается в постижении не-я, а затем – в противопоставлении себя этому не-я для того, чтобы наконец постулировать себя в качестве я. Это странный силлогизм раба: ему нужны два отрицания, чтобы создать видимость утверждения. Мы уже можем предположить, в какой философии этот силлогизм раба стал так популярен: это диалектика. Диалектика как идеология ресентимента.

«Ты зол, следовательно я – добр». В этой формуле говорит раб. Никто не станет отрицать, что она задает определенные ценности. Но до чего же это странные ценности! Всё начинается с объявления другого злым. Некто называл себя добрым, а теперь его назвали злым. Злой здесь – тот, кто действует, тот, кто не воздерживается от действия и, следовательно, не рассматривает действие с точки зрения последствий, которые оно будет иметь для третьей стороны. Добрым же выступает тот, кто воздерживается от действия: доброта его состоит именно в том, что он связывает всякое действие с точкой зрения кого-то недействующего, с точкой зрения того, кто претерпевает последствия этого действия, или, точнее, с куда более возвышенной точкой зрения божественного третьего, который выясняет намерения этого действия. «Добр всякий, кто никому не причиняет насилия, никого не оскорбляет, ни на кого не нападает, не отплачивает той же монетой, а препоручает заботу об отмщении Богу, кто, подобно нам, держится в тени, избегает встреч со злом и вообще ожидает от жизни немногого – подобно нам, терпеливым, смиренным и праведным» [372]. Так рождаются добро и зло: этическое обоснование, обоснование хорошего и плохого, уступает место моральному суждению. Доброе в этике стало злым в морали, плохое в этике стало хорошим в морали. Добро и зло являются, соответственно, не хорошим и плохим, а, напротив, изменением, инверсией, переворачиванием их определений. Ницше будет настаивать на следующем утверждении: «„По ту сторону добра и зла“ не означает „по ту сторону хорошего и плохого“. Напротив…» [373] Добро и зло – новые ценности, но сколь причудливым образом они создаются! Их создают, переставляя местами доброе и злое. Их создают, не действуя, а воздерживаясь от действия, не утверждая, а начиная с отрицания. Именно поэтому их называют несотворенными, божественными, трансцендентными, превосходящими жизнь. Представим же, что скрыто в этих ценностях, в способе их создания. В них скрыта предельная ненависть к жизни, ко всему активному и жизнеутверждающему. Нет моральных ценностей, способных продержаться хотя бы миг, если их отделить от посылок, из которых они выведены. И если смотреть глубже, религиозные ценности не отделены от ненависти и мстительности, следствия из которых они выводят. Позитивность религии – это мнимая позитивность: ведь вывод о том, что нищие, бедные, слабые, рабы добры, делается исходя из того, что сильные «злы» и «прокляты». Так выдумали несчастного и слабого доброго: нет лучшей мести сильным и счастливым. Чем была бы христианская любовь без одушевляющей и направляющей ее