в руке, я, несмотря на все свои сомнения и страдания, готова была снова влюбиться в Альберта. Он обещал, что не позволит мне бросить науку, и исполнил свое обещание. «Вместе мы раскроем тайны Вселенной», — говорил он, и я ему верила.

О Лизерль я не забывала ни на минуту и время от времени заговаривала о ней. Альберт никогда сам не начинал такие разговоры. Он спокойно слушал, когда я пересказывала ему мамины письма, но всегда менял тему, когда я заводила речь о том, чтобы привезти Лизерль в Берн, а если я решалась прямо спросить, когда же можно будет ее забрать, буркал: «Позже». И только качал головой на все придуманные мною объяснения существования Лизерль — дочь кузины, приемный ребенок…

И все же я не теряла надежды. В последнем письме я просила маму сделать парадный портрет Лизерль и прислать его нам. Я была уверена: если Альберт увидит свою красавицу-дочь, он не сможет устоять перед моими мольбами о том, чтобы Лизерль жила с нами. Мы, конечно, сумеем придумать какую-нибудь отговорку, которая устроит и швейцарские власти, и всех любопытных приятелей. Я молилась, чтобы в этом письме оказалась фотография.

В почтовом ящике лежал один-единственный конверт, и я взяла его в руки. По почерку я поняла, что письмо от мамы, но в таком тонком конверте не могло быть фотографии, которую я надеялась получить. Я поднялась наверх, в нашу крошечную гостиную. Когда я уселась на диван цвета охры, от подушек поднялась пыль. Как я ни старалась, мне не удавалось избавиться от следов обитания прежних жильцов.

Дорогая Мица,

к сожалению, у меня для тебя очень плохие новости. В деревне опять свирепствует скарлатина. Как мы ни старались уберечь Лизерль, она заразилась. Красная сыпь уже появилась у нее на лице и шее и начала распространяться по тельцу. У нее очень сильный жар, и холодные ванны не помогают. Это, конечно, тревожит нас больше всего. Врач осмотрел ее и сказал, что сделать ничего нельзя, остается только положиться на природу. И молиться.

Мы ухаживаем за ней как можем, но ей очень плохо, и она скучает по тебе. Может быть, ты захочешь приехать.

С любовью, мама.

Скарлатина? У моей Лизерль? Нет, нет, нет!

Дети часто умирают от скарлатины. А если и не умирают, то ужасно страдают от этой болезни. Шрамы, глухота, почечная и сердечная недостаточность, энцефалит, слепота — вот лишь некоторые из тех последствий, которые остаются у выживших.

Нужно ехать.

Вытирая слезы, я помчалась в спальню — собирать вещи. Снимая со шкафа свой чемодан, я услышала, как хлопнула входная дверь. Альберт пришел домой раньше обычного. Я продолжала укладывать вещи. Вечером уходил поезд на Арльберг, с которого начинался долгий путь в Нови-Сад, а оттуда в Кач, где Лизерль жила с моими родителями: папа тоже приехал на лето в Шпиль. Я не могла тратить ни одной минуты на суету вокруг Альберта.

— Долли? — недоуменно позвал он. Он привык, что я встречаю его у дверей.

— В спальне.

В спальню пахнуло дымом от трубки, а затем вошел сам Альберт.

— Долли, что ты делаешь?

Я протянула ему мамино письмо и снова стала укладывать вещи.

— Ты что же, едешь в Кач?

Я подняла голову, изумленная его вопросом. Как я могла не поехать?

— Конечно.

— И надолго?

— Пока Лизерль не поправится.

— Разве твоя мать не справится сама? Тебе нельзя так надолго уезжать. Настоящая жена не бросает мужа одного неизвестно на сколько. Как же я без тебя?

Я уставилась на него. Неужели он серьезно спрашивает меня об этом? Столько эгоистичных мыслей о себе, и ни одного вопроса о скарлатине или о том, как чувствует себя Лизерль. Где же его сострадание, где забота о дочери? Все, что его волнует, — собственные неудобства из-за моего отъезда! Мне хотелось закричать на него. Хотелось даже схватить его и трясти до потери сознания.

Но вместо этого я только сказала:

— Нет, Альберт. Я ее мать. Я буду ухаживать за ней, пока она больна.

— Но я же твой муж.

Я не могла поверить своим ушам.

— Хочешь сказать, что не отпустишь меня? — громко спросила я, уперев руки в бедра. Альберт был, кажется, ошеломлен. Он еще никогда не слышал, чтобы я повышала голос.

Он не ответил. Я что же, должна была по его молчанию понять, что он против? Мне некогда было разбираться с его эгоизмом или с какими-то нелепыми фантазиями у него в голове.

Я захлопнула крышку чемодана, схватила свои документы, надела серое дорожное пальто и шляпку. Взяв с кровати обшарпанный чемодан из кожи и жести, я выволокла его через парадную дверь и стала спускаться по крутой лестнице, что было нелегко при моей хромоте. Вытащив чемодан на улицу и махая проезжающему мимо кебу, на котором рассчитывала добраться до вокзала, я оглянулась на крыльцо.

Альберт стоял на верхней ступеньке и смотрел мне вслед.

Глава двадцать четвертая

27 августа — 19 сентября 1903 года

Зальцбург, Австрия, Кач, Сербия

Ужасная мысль не давала мне покоя с самого начала моего долгого путешествия в Кач. Не перегнула ли я палку с Альбертом?

Я ненавидела себя за эти мысли, но то, что я сорвалась, пошла наперекор его желаниям, пусть возмутительным и несправедливым, могло перечеркнуть все, что я уже сделала ради того, чтобы он наконец разрешил Лизерль жить с нами в Берне. Если, конечно, она останется жива после скарлатины. Не лучше ли будет как-то задобрить его? Мысль об этом была отвратительна, но мне никак нельзя было отталкивать его от себя. Особенно теперь, когда я подозревала, что снова беременна.

Днем, в три двадцать, поезд остановился на станции Зальцбург, в Австрии. У меня было ровно десять минут, пока идет посадка. Успею ли я за это время написать и отправить Альберту записку? Я решила рискнуть.

Пробившись сквозь толпу пассажиров, садящихся в поезд, я проковыляла по проходу, по ступенькам и дошла до ближайшего киоска. Взяла открытку с видом замка Леопольдскрон неподалеку от Зальцбурга и две марки по пять геллеров. До отправления поезда оставалось четыре минуты. Что же написать? Я обдумала несколько вариантов, но так и не смогла определиться.

Наконец я решила, как обратиться к Альберту — назвать его привычным ласковым прозвищем, чтобы дать понять, что я больше не сержусь, но не начинать сразу с извинений, — и тут раздался свисток. Я подняла глаза и увидела, что у поезд вот-вот тронется. У меня оставалась всего одна минута. Слишком долго я раздумывала над этой открыткой. Расстояние