С пронзительным визгом пролетел самолет ящеров; он шел достаточно низко, но слишком быстро, чтобы зенитные орудия могли его сбить. Донесшиеся взрывы были мощнее тех, что обычно раздавались, когда бомбы ящеров падали впустую (как любой человек в Варшаве, будь то поляк, немец или еврей, Русси научился отличать взрывы друг от друга): должно быть, на сей раз бомбы угодили по немецким боеприпасам.

— Что же нам делать, реббе Мойше? — со стоном спросил его какой-то человек в убежище.

На самом деле это была просто комната в подвальном этаже достаточно прочного дома, но, называя ее убежищем, можно было сделать ее таковым: имена, о чем знает каждый кабалист, обладают силой!

— Молиться, — ответил Русси.

Он начал привыкать к званию, которым его наградили варшавские евреи.

Послышались новые взрывы. Сквозь грохот человек прокричал:

— Молиться за кого? За немцев, которые убивали преимущественно нас, или за ящеров, которые убивают всякого, кто встает у них на пути?

— Ну и вопрос ты задал, Ицхак! — проворчал его сосед. — И что реббе должен тебе ответить?

С присущей евреям любовью спорить, даже перед лицом смерти, Ицхак возразил:

— А для чего же тогда реббе, как не для ответов на подобные вопросы?

Вопрос действительно был животрепещущим. Русси знал это. Но найти ответ, удовлетворяющий всех, трудно. Очень трудно. Под какофонию самолетов, снарядов, пуль и бомб сбившиеся в кучку люди старались хоть как-то отвлечься.

— Почему мы должны помогать этим нацистским сволочам? Они убивают нас только потому, что мы — евреи.

— Так что, это делает их лучше ящеров, которые убивают нас только потому, что мы люди? Вспомни Берлин. За считанные секунды немцы увидели столько же горя, сколько причинили нам за три года.

— Они это заслужили. Господь сделал немцев бичом для нас, а ящеров — бичом для немцев.

От взрыва упавшей неподалеку бомбы на головы и плечи находившихся в убежище дождем посыпалась штукатурка. «Если ящеры стали бичом Божьим для немцев, — подумал Русси, — они заденут и евреев. Как бы то ни было, бич — не метла, им чисто не подметешь».

Кто-то направил спор в новое русло:

— Неужели Бог создал ящеров? Не могу в это поверить! /

— Если не Бог, тогда кто? — вопрошал другой. Русси знал, как объясняют происходящее поляки-католики. Но что бы там ни думали христиане, евреи не слишком-то верят в дьявола. Бог — это все; как у Него может быть соперник?

Однако приспособить ящеров к Божественному порядку вещей, даже в качестве бича, Тоже было делом нелегким. Немцы облепили Варшаву плакатами, изображающими солдата вермахта на фоне снимка обнаженных обгоревших трупов среди развалин Берлина. Надпись на немецком, польском и даже на идиш гласила:

ОН СТОИТ МЕЖДУ ТОБОЙ И… ЭТИМ

Хороший, действенный плакат. Русси оценил бы его действенность еще выше, если бы прежде не видел множество еврейских трупов в Варшаве, людей, которых умертвили немцы. Тем не менее сейчас он сказал:

— Я буду молиться и за немцев тоже, как стал бы молиться за любого согрешившего человека.

Ответом на его слова были недовольные вскрики и колкие выпады. Кто-то — Мойше показалось, что Ицхак, — закричал:

— Я тоже буду молиться за немцев, чтоб их холера взяла!

Послышались возгласы одобрения, громкие и зачастую невежественные. «Бесполезно говорить о молитве», — с горечью подумал Русси.

— Дайте мне закончить, — сказал он и тем самым сумел если не утихомирить, то хотя бы приглушить выкрики. — Я буду молиться за немцев, но не буду им помогать. Они хотят стереть нас с липа земли. Однако, как бы скверно ни обращались ящеры с человечеством, они не станут обращаться с евреями хуже, чем с каким-то другим народом. В этом я усматриваю Божий суд, который может быть суров, но справедлив.

Евреи слушали Русси, но не все разделяли его мнение. Заглушаемый взрывами, раздающимися снаружи, спор продолжался. Кто-то похлопал Русси по руке. Это был чисто выбритый молодой человек в поношенном твидовом пиджаке и матерчатой кепке. Незнакомец спросил:

— Реббе Мойше, вы хотите сделать нечто большее, чем просто стоять в стороне, пока ящеры и немцы воюют?

Пока молодой человек ожидал ответ, его глаза буравили Русси из-под выцветшего козырька кепки.

— А что именно я могу сделать? — осторожно спросил Русси.

Ему захотелось уйти прочь. Со времен последнего устного экзамена, никто еще так пристально не разглядывал его — но это было еще до войны. Глаза у этого молодого еврея были острыми и колкими, словно осколки стекла.

— Меня зовут Мордехай Анелевич, — ответил молодой человек. — Что же касается того, что вы сможете сделать…

Он придвинул свое лицо почти вплотную к липу Мойше, хотя вряд ли в суматохе этого импровизированного убежища можно было что-либо подслушать.

— Вы сможете помочь нам, когда мы побьем немцев.

— Как вы сказали? — изумленно уставился на него Русси.

— Когда мы побьем немцев, — повторил Анелевич. — У нас есть гранаты, пистолеты, несколько винтовок, даже один пулемет. Армия Крайова[26]имеет намного больше оружия. Если мы восстанем, нацисты не смогут одновременно воевать против нас и ящеров, и Варшава падет. Тогда мы будем отомщены.

Лицо Анелевича, худое и бледное, светилось решимостью.

— Я… я не знаю, — запинаясь, произнес Русси. — Но какие у вас основания считать, что ящеры окажутся лучше, чем немцы?

— Кто может быть хуже немцев? Во всей фигуре Анелевича читалось нескрываемое презрение.

— Этого я не знаю, но после того, как мы пережили столько страданий… кто знает о том, что может быть и чего не может? — ответил Русси. — А поляки — они действительно поднимутся вместе с вами или будут отсиживаться в убежищах и позволять нацистам уничтожать вас?

— Большинство из них ненавидят немцев сильнее, чем евреев. Ну а для тех, кто не питает ненависти к немцам, — что ж, после того, как мы выступим, у нас будет больше оружия, чем сейчас. Идемте с нами, реббе Мойше! Вы только что сказали, что ящеры являются Божьим средством избавления нас от нацистов. Повторите это, когда мы поднимемся, чтобы воодушевить нас и привести новых бойцов в наши ряды.

— Но ящеры даже не люди…

— А нацисты? — Анелевич снова пронзил собеседника своим взглядом.

— Злые, но люди. Не знаю, что вам и сказать. Я… Русси умолк, удивленно качая головой. С тех пор как Бог даровал ему знамение, к нему относились как к человеку, чье мнение много значит. «Реббе Мойше». Даже Анелевич называет его так. Теперь Русси обнаружил, что вместе с известностью пришла ответственность. Сотни, нет, тысячи жизней зависят от того, что он решит.