Первый день был наш – мы отдыхали. А следующий день – это было время торжественного искреннего отношения людей острова к Брису, его семье, его делам, семье Гора и Риды…

Веранда постепенно заполнялась гостями, и было заметно, что они чувствовали себя здесь весьма свободно, по-свойски. Мы быстро вписались в этот бьющий доброжелательностью круг. Многие хорошо говорили по-русски. И чисто по-гречески – объятия, объятия, объятия… От избытка чувств, видимо. Похлопывание по плечам, спине, пожатие рук, взгляды и радостные восклицания создавали атмосферу непринужденности и уюта.

Стол – грубая столешница со скамьями ей под стать – ломился, но не от богатства блюд, а от всего, что выращено своим трудом и подготовлено на чьей-то семейной кухне.

Один из гостей, седой и крепко скроенный, показывая мне очередного гостя, поднимающегося вверх по лестнице с тяжелыми переметными сумками, говорил:

– Брис может накрыть стол на всех один, но только не здесь… Будет обидным, если каждый не принесет что-либо, сделанное собственными руками…

– Традиция? – уточнил я.

– Традиция, – подтвердил грек. – Добрая традиция… Она помогала нам выжить в войну и после войны…

Виноградная водка и национальный коньяк «метакса» мало привлекали гостей. В ход хорошо шло вино. Чуть мутноватое, но из лучшей виноградной лозы.

У стены выстраивались пустые плетеные бутыли. Как сказал один из гостей, этот ряд символизирует размах торжества. На мой наивный вопрос – куда все эти плетёнки денутся? – ответ был прост: унесут домой, ибо каждая плетенка имеет свой знак опознания – орнамент. Стоявший рядом Гор пояснил, что легенда гласит: орнаменту на бутылях – тысяча лет, а это столько, сколько, возможно, помнит себя род семьи грека.

На третий день пребывания на острове Брис пригласил в бунгало Совет старейшин острова. Эта неформальная группа, как он говорил, является «совестью острова» – это и советники, и учителя, и третейские судьи.

Брис спросил: все ли из нас хотят присутствовать на этой встрече? Захотели все, естественно, кроме Гора и Риды – эти дни на острове они посвящали семейным делам. Брис пояснил, что старейшины прибудут сами, точнее, в знак уважения, их привезут либо дети, либо внуки, а может быть, и правнуки.

К полудню восемь не столь блестящих марок автомашин и… две пароконные коляски стояли в реликтовой сосновой роще. Поднимались старейшины острова по боковой лестнице, ведущей прямо на террасу. Их встречал Брис, снова во всем белом. С каждым он здоровался двумя руками, и в ответ они, в знак глубочайшего уважения, терлись щекой о его руку. Он же прижимался своей щекой к их щеке.

На веранде – уже не грубый стол, а лучшие резные столики и кресла, вынесенные из комнат. Все сидели овалом – десять старейшин, Брис и я. Стояну предложили место в кругу, но он отказался – в его заботу входило «журналистское участие». Влад и Ольга не обиделись, ибо «так надо».

Старики-старейшины были в возрасте между шестьюдесятью и восьмюдесятью, но крепкие, загорелые; перед собой на стол они положили жилистые руки. Неторопливо, мудрым взглядом они рассматривали нас. Брис начал беседу с представления старейшин и нас. Он называл место представительства каждого и его имя. И хотя у Стояна был магнитофон, позднее Брис предоставил список старейшин. В моей же рукописи приводятся только имена, без фамилий.

Начиная, Брис протянул ладонь к сидевшему рядом старейшине и сказал:

– Отец многочисленного семейства Иванос. Его мысли и дела связаны с Россией, как и имя…

Иванос, поклонившись Брису и всем присутствующим, достал что-то из кармана и передал Брису. Это был русский георгиевский крест, но на новой и очень яркой георгиевской ленте.

– Этот крест получил мой прадед в Севастополе из рук самого адмирала Нахимова, – четко выговаривая русские слова, говорил он. – Ведь многие из спасенных русскими моряками детей были переданы на воспитание в военные полки, а мой прадед – в морской экипаж города Петра… И оказался на службе в Севастополе…

Крест пошел по рукам и неожиданно возвратился к Брису еще с тремя. Брис поднял один из них и спросил:

– Это чья награда, отцы?

– Моего деда, – отозвался квадратный, с крепко посаженной головой старейшина Скопас. – Дед воевал с японцами, был в артиллерии… Защищал Порт-Артур…

А Брис поднял следующий крест. И когда один из старейшин признал в нем свой, Брис попросил рассказать историю этой награды, назвав старейшину Полидором.

– Мой прадед воевал на болгарской земле, на Шипке. У нас в доме висит картинка этой горы, но уже с памятником сражению. Картинку принес уже мой дед, когда служил в русской армии и был на войне с германцами в ту, Первую.

– А этот, последний, мой, – встрял старейшина сам. – Вернее, моего деда. Ему вручили этот крест в Бока, что в Черногории. И уже после вашей революции… Туда, в Бока, из России пришли малые военные корабли русского Черноморского флота. А когда подошли германцы, корабли решили затопить в Которской бухте, чтобы не отдать врагу. Так вот, мой дед помогал русским снаряжать их взрывчаткой… Когда русские моряки ушли, то дед корабли взорвал. После этого командир одного из кораблей отдал отцу свой георгиевский крест…

– Спасибо, Михайлис, – тепло поблагодарил Брис рассказчика. – Есть ли у кого другие награды? Из рук русских? Прошу, отец Николас!

Я увидел в руках старейшины редкий орден времен Великой Отечественной войны – орден Александра Невского. И все мы напряглись. А Николас начал свой рассказ:

– Орден достался мне от отца. Еще парнишкой, в пятнадцать лет, он воевал с фашистами в рядах греческих партизан. Был схвачен и оказался в концлагере. Мне сегодня чуть больше шестидесяти, и его я хорошо помню, как и его рассказы. Вот что он сообщил.

В лагерь, в конце войны, фашисты привезли военнопленных – русских моряков-пехотинцев. Один из них прятал этот орден. Он готовился к побегу и попросил моего отца орден сохранить… Моряк заучил наизусть домашний адрес отца и обещал после войны разыскать его. Но весточки от моряка отец так и не дождался… Мне говорили, что нужно отправить орден в Москву, и там, по его номеру, разыщут родных моряка. Но я все тянул – жалко было расставаться с орденом, как памятью дружбы деда с русскими…

И Николас протянул орден мне:

– Найдите родных моряка… У вас есть специальная программа на телевидении, которая ищет пропавших людей… (Мы записали адрес и фамилию Николаса, но за орденом по линии добровольцев «Поиск» приехали из Москвы и из русского генконсульства в Греции).

Самый старый из них, опираясь на клюку, посматривал на Бриса. И тот понял, что отец Георгий хочет высказаться. Получив слово, он поднял клюку, положил ее перед собой и зачитал вырезанный на ней текст: «Да падут блага на русского матроса». Подняв клюку, Георгий показал надпись с двух сторон клюки, сделанную на русском и греческом языках. Последовала пауза и затем рассказ:

– Этот костыль принадлежит моему прапрадеду, а получил он его от своего деда, моего прапрадеда. Тот был в числе детей, спасенных русскими матросами от турок… Еще в конце восемнадцатого века…