— Добрый вечер, — начал он. Слушатели подались вперед, ловя каждое его слово. — Как правило, я всегда пытаюсь донести до своей аудитории, что я обычный человек, такой же, как все, к мнению которого стоит прислушиваться не более чем к любому другому. Обычно я признаюсь в том, что вношу свой собственный вклад во всеобщее лицемерие. В этом у меня нет никаких сомнений. Я лицемер. Но сегодня я бы не хотел заострять внимание на своем ханжестве и двоедушии, потому что под этой крышей присутствуют лицемеры и похуже.

Он оглядел юношей с голубыми повязками, на лицах у которых застыло смешанное выражение гордости и благоговейного страха.

— К примеру, члены ОМД — самые отъявленные лгуны, которых мне только приходилось встречать в своей жизни.

Повисла долгая потрясенная пауза. Как будто все эти люди внезапно забыли, как нужно дышать.

Марк бросил суровый взгляд на Толливера:

— Вы утверждаете, что выучили мою книгу наизусть. Но насколько я могу судить, вы не потрудились вникнуть ни в единое слово. Я делаю такой вывод из того, что никто из ОМД не понял самого главного, что я хотел сказать. Что ж. Позвольте мне начать с раскрытия ваших секретов.

Он воспроизвел жест, который Толливер показал ему на пикнике несколькими днями раньше.

— «Практическое пособие» не упоминает об этом жесте. Нигде. Вообще. И тем не менее мне сообщили, что это сигнал. Он означает предупреждение — так мужчины дают друг другу понять, что перед ними опасная женщина.

Толливер сморщил нос и хмуро посмотрел на Марка.

— Что же подразумевается под этими тайными сигналами и невысказанными обвинениями? Что мужчина, который вел себя нецеломудренно, нуждается в спасении и что он может искупить свою вину и очиститься, если всего лишь вернется на путь истинный. И тем не менее женщина, которая совершила ошибку, запятнала себя навсегда, она порочна и грязна, и должна быть навеки изгнана из общества.

Несколько леди принялись яростно обмахиваться веерами.

— Я не виню вас, — продолжил Марк. — Откуда вам было научиться добродетели? Конечно, не от пастыря, который способен грубо обращаться с женщиной и грубить ей, когда он думает, что никто его не видит.

Он заметил, что Джессика подняла голову и посмотрела прямо на него. Она слегка улыбнулась, но ее глаза все равно остались грустными. Льюис вздрогнул, оторвал взгляд от ее декольте и вздернул подбородок. Прекрасно.

— Итак, мне придется объяснить все самому, поскольку вы так и не усвоили основную идею. Нет такого понятия, как опасная женщина. Если рядом с ней вы чувствуете себя так, будто готовы потерять голову и забыть о том, что есть хорошо и что есть плохо, то опасны прежде всего вы сами — и для себя, и для той женщины, о которой идет речь. Я не могу поверить, что люди, признающиеся мне в восхищении, вообще читали мою книгу — как это может быть, если никло не понял мою главную мысль?

Марк почувствовал, как его понемногу охватывает гнев. Но сейчас он не считал нужным сдерживать свой темперамент.

— Не бывает распутных женщин или развратных мужчин. — Он оперся руками о трибуну. — Среди нас нет святых. Никто из вас, мужчин, конечно, не желает этого слышать. Так вот — это не женщина соблазняет вас и сбивает с пути. Это вы, вы сами сходите с дороги. Если я — такой же мужчина, как и все, то, значит, целомудрие доступно всем и каждому. Значит, вы сами отвечаете за свои ошибки. Вы обязаны брать на себя ответственность за то дурное, что совершили, а не перелагать ее на чужие плечи. Никогда не сваливайте собственную вину на женщину — даже если она хороша собой, умна и совершенно неотразима.

Джессика не сводила с него огромных, сияющих — и все равно грустных глаз.

— Когда вы подаете другому сигнал, что приближается опасная женщина, вы не проявляете тем самым дальновидность и проницательность. Вы только доказываете свою слабость. Какой настоящий мужчина будет прятать свое бессилие за женщиной? Какой джентльмен станет обвинять другого, особенно леди, в том, что он сам подвержен страстям? И поэтому должен вам признаться, я крайне невысокого мнения о всех вас. Я считаю вас сборищем трусов и обманщиков.

Джессика слегка приоткрыла рот. Неужели никто и никогда не принимал ее сторону? Не защищал ее от нападок? Не прикрывал? Откуда-то из самой глубины души Марка поднялось совсем другое чувство, сильнее гнева и ярости… что-то холодное и острое, похожее на обиду.

— Есть еще одна мысль, которую вы не поняли или извратили. Если вы считаете женский род своим заклятым врагом, противником в борьбе за вашу бессмертную душу, то… вы сильно заблуждаетесь.

Марк встретился взглядом с Джессикой. Следующие слова предназначались ей, и только ей.

— Женщины — не враги целомудрия. Они то, что придает ему смысл. Вы должны придерживаться чистоты не ради того, что скажут другие, а потому, что, когда вы поддаетесь собственному вожделению, прежде всего от этого страдает женщина. Это на ее голову падут все громы и молнии общественного мнения. Это она должна будет беспокоиться о возможной беременности и заботиться о ее последствиях. Это она станет изгоем. Мужчина? Мужчина легко перенесет временное порицание окружающих. Только бесчувственный скот способен пренебречь обязательствами, которые налагает на него быстро проходящая страсть. Только неразумная, незрелая личность может переложить груз ответственности на женщину, а потом еще и обвинить ее в собственной слабости.

Толпа вдруг куда-то удалилась. Он видел одну лишь Джессику и думал только о ней. Она смотрела на него не отрываясь, и ее щеки были бледны, как мрамор.

— Я знаю, что такое честность. Действительно честный человек сам отвечает за свои поступки. И я уважаю и ценю это гораздо больше, нежели громкие заявления и фальшивую добродетель.

Если бы он не знал Джессику так хорошо, то подумал бы, что она вот-вот расплачется. Марк отвел глаза. Ему было известно, как она горда, и он понимал, что она в любом случае не хотела бы показать свое волнение.

— И если вы можете утверждать, что женщина вас совратила, — Марк перевел взгляд на членов ОМД, — то вы более чем стайка безответственных ребятишек.

Толливер заметно съежился, и Марк, влекомый своей яростью, вдруг понял, что, кажется, зашел слишком далеко. Он позволил гневу овладеть собой. Он назвал собравшихся сборищем трусов и неразумными мальчишками, словно безумный проповедник, потрясающий кулаками, брызгающий слюной и обещающий всем геенну огненную в самом ближайшем будущем.

Но одна только мысль о Джессике, сидящей среди них, Джессике, которую принимали, но едва терпели, приводила его в неистовство. Несмотря ни на что, он не жалел ни об одном своем слове.

Что ему еще оставалось?

— Итак. — Он потер руки, словно Понтий Пилат, совершающий ритуальное омовение. — Это все, что я хотел сказать.

Марк сошел с кафедры. Первые три шага он сделал в полной тишине. Через мгновение толпа разом вскочила на ноги, осыпая его бешеными рукоплесканиями и одобрительными возгласами.