из Германии, сидящие в тель-авивских кафе и мечтающие о возвращении в старые дома? Каждый раз, когда Грейн всерьез размышлял об этом, он приходил к одному и тому же выводу: если у еврея забрать веру, в нем остается мало что еврейского, и еще меньше связывает этих утративших веру евреев между собой. Если они сами не становятся ассимиляторами, то ассимилируются их дети. Какими, например, будут дети его, Грейна, детей, Джека или Аниты? Еврей без Бога — не еврей, даже если он разговаривает на иврите. А что обещает атеизм? Недолгие годы мучений на этом свете, а после смерти — вечное забвение…

Грейн пришел к этим выводам уже годы назад, но стать богобоязненным евреем, придерживающимся законов кодекса «Шулхан арух», он не мог. Для этого недостаточно было верить в Бога. Для этого надо было верить в то, что Бог открывается человеку — в каждом законе, в каждом запрете, в каждом библейском стихе. Но разве он может соблюдать все эти законы, составленные раввинами и комментаторами на протяжении поколений? Разве он может связывать с Богом всякого рода человеческие делишки и капризы?

Дверь открылась, и вошла Анна в коротком халате поверх купального костюма, с обнаженными ногами, обутыми в красные сандалии. Ее глаза были закрыты солнечными очками. Она носила с собой книгу, бутылочку с маслом, газету, журнал. Анна уже изрядно загорела.

— О, океан сегодня чудесный! Гладкий, как зеркало! Я понять не могу, почему ты не хочешь купаться. Все женщины приходят с мужьями. Ты что, стесняешься? У тебя тело красивее, чем у них всех. Правда, Герц, я не могу этого понять!..

— Ну одевайся уже. Не имеет смысла каждый день говорить одно и то же.

— Скажи мне только один раз, почему ты избегаешь океана. Ведь какой-то мотив для этого должен быть!

— Никакого мотива у меня нет.

Анна бросила на него косой взгляд.

— Ну ладно. Пойду приму душ. Потом сходим поесть. Я умираю с голоду!..

Анна зашла в ванную комнату. Грейн надел галстук, пиджак, шляпу. Это досталось ему в наследство от отца — переписчика священных текстов. Стыд перед наготой. Даже проходить через вестибюль гостиницы вместе с Анной было для него сущим наказанием. И мужчины, и женщины недружелюбно провожали их взглядами. Они сидели там полуголые, курили, смеялись, смотрели телевизор, болтали о киноактерах, о скачках, о собачьих бегах, о боксе и о певицах, выступавших в ночных клубах. Эти люди буквально излучали будничность, от которой Грейн каждый раз, когда проходил мимо, ощущал укол в сердце. Но чего он от них хочет? Что они должны делать? Изучать Мишну?[88] Читать вслух отрывки из книги «Зогар»?[89] То, чего он искал, не существовало и не могло существовать: он желал богобоязненности без догм, религии без открытия божества, дисциплины без предписаний; желал Торы, молитвы и уединения, основанных на чистом религиозном переживании, безо всяких примесей. Но при этом он отдавал себе отчет, что того, чего он хочет, быть не может. Он вел заранее проигранную войну… Он должен был опасаться происходящего внутри него, как извращения, как какой-то болезни.

Анна вышла голой.

— Что ты делал весь день? Я уже успела по тебе соскучиться…

Анна закусила губы. Она могла бы быть счастлива с ним, но у него есть от нее тайны. Он ходит бледный, задумчивый, замкнутый. Его что-то мучит, но что? Тоскует по Лее? По детям? Не в силах забыть эту Эстер? Может быть, он страдает от какой-то болезни? Она была готова рискнуть жизнью, чтобы помочь ему, но как можно помочь человеку, который не говорит, от чего он страдает? Такого человека нельзя даже послать к психоаналитику.

Анна подошла к нему и встала на цыпочки.

— Ну-ка, поцелуй меня.

6

Они не стали спускаться на лифте два этажа, а пошли пешком по лестнице. Тут и там двери в номера были открыты, и они видели, как негритянка чистит ковер пылесосом или перестилает кровать. Из-за других дверей доносились разговоры, смех, бормотание радиоприемника. Все певцы и певицы, рыдая, что-то долдонили про любовь. Их голоса изливали тоску, скуку и печаль. «Что у них болит? — удивлялся Грейн. — Возможно ли, что они переносят те же самые страдания, что и я?..» Он хотел сказать Анне, чтобы она не задерживалась в вестибюле, но заранее знал, что она не станет его слушать. Она всегда останавливалась у стойки. Там висели разные объявления об экскурсиях, о льготных билетах в кабаре, новости о скачках. Анне всегда было о чем поговорить с хозяином гостиницы мистером Абрамсом. Она брала у него писчую бумагу, покупала цветные открытки, почтовые марки. Здесь в сейфе лежали ее украшения. Время от времени она вынимала одно из них и оставляла вместо него другое.

На этот раз вестибюль гостиницы был полон. Грейн заметил, что как раз в это время прибыла новая женщина. Она стояла между россыпи элегантных чемоданов, одетая в меховую накидку. Небольшого роста, в туфлях с двойной подошвой и на необычайно высоких каблуках. Лицо у нее было несколько широковатое, желтоватое, все в морщинах, с носом похожим на клюв и желтыми глазами. Вся ее внешность выражала опытность, склонность устраивать вокруг себя суматоху и умение делать выгодные приобретения. Анна, похоже, еще ее не заметила, она что-то искала в сумочке. Мистер Абрамс, высокий, толстый человек с молодым лицом и лысиной, круглой, как тарелка, воскликнул хриплым голосом:

— Миссис Грейн, мы нашли ваш веер!..

Анна направилась к стойке и вдруг остановилась и даже как-то подалась назад. Она повернула голову и бросила на Грейна испуганный взгляд. Побелела. Она что-то шептала и пыталась подавать ему знаки. Грейн понял, что произошла какая-то катастрофа, но какая? Он хотел бегом подняться вверх по лестнице, но было уже поздно. Новоприбывшая женщина оглянулась, увидела Анну, и все морщинки на ее лице налились радостью и удивлением от неожиданной встречи со знакомым человеком.

— Миссис Лурье!..

Она выкрикнула ее фамилию так громко, что шумное сборище сразу затихло. Она широко раскинула руки, словно собираясь обнять Анну. Грейну бросилось в глаза, что ногти у нее длинные и красные, как окровавленные когти дикого зверя. Руки ее были по-старчески пронизаны синими жилами. Анна снова отодвинулась назад. Она сделала такую мину, словно не узнавала этой женщины, словно та ошиблась. Однако женщина тут же протянула ей руку — холодно, обиженно, словно хотела сказать: я бы прекрасно могла обойтись без этой встречи.

— Это миссис Грейн, а не миссис Лурье. — Мистер Абрамс