Женщинам полагалось быть послушными, рабски покорными и нетребовательными в запросах. Высокомерный молодой человек воспринимал как личное оскорбление, когда женщина не трепетала при его приближении, словно это угрожало его мужскому достоинству. Он быстро находил, к чему придраться, и тут же отвешивал ей оплеуху только затем, чтобы насладиться рабским страхом в ее глазах.

Эйла старалась во всем потакать ему и покорно исполнять все прихоти. Она не сознавала, что вследствие долгого бродяжничества по лесам и полям в ее походке ощущалась независимость, а овладение трудным мастерством прибавило ее манерам уверенности. Она не понимала, почему он цепляется к ней больше, чем к остальным. Бруд сам не знал, чем она ему так досаждала. Причина крылась в самой ее натуре, и она не в силах была что-либо изменить, как не могла изменить цвет своих глаз.

Он затаил на нее зло еще со дня своего посвящения, когда она лишила его славы, но главная причина крылась в том, что она была не из Клана. Лишенная врожденного раболепного страха, она принадлежала Другим – более молодому, более жизнеспособному, более деятельному племени, не стесненному рамками бесчисленных традиций, которые должен был тщательно хранить мозг. Ее разум пошел по другому пути развития. За ее высоким крупным лбом помещался мозг с развитой фронтальной областью, поэтому она обладала иным пониманием мира. Она умела воспринимать новое, приспосабливаться к нему, выдвигать идеи, которые людям Клана и не снились. А главное, таким, как она, суждено было естественным путем вытеснить древнюю вымирающую расу.

На каком-то глубинном подсознательном уровне Бруд ощущал, что у них с ней разные судьбы. Эйла представляла угрозу не только ему как мужчине, но самому его существованию. Его ненависть к ней представляла собой ненависть старого к новому, остановившегося в развитии – к идущему вперед по пути эволюции, уходящего – к заступающему на его место. Раса Бруда уже не поддавалась переменам. Она исчерпала себя. Ей некуда было расти дальше. Эйла стала частью нового эксперимента природы, и, несмотря на то, что она старалась подражать поведению женщин Клана, это была всего лишь искусная маска, продиктованная инстинктом самосохранения. Она неустанно искала окольные пути для самовыражения. И хотя она на каждом шагу старалась угодить невыносимому юнцу, внутри ее назревал бунт.

Однажды утром Эйла отправилась к ручью за водой. Мужчины сидели напротив входа и обсуждали предстоящую охоту. Радуясь, что некоторое время не будет видеть Бруда, она сидела на берегу с чашкой в руках, погрузившись в свои мысли. «Почему он всегда так несправедлив ко мне? Почему он ко мне всегда придирается? Я тружусь не меньше других. Делаю все, что он хочет. Никто из мужчин ко мне так не цепляется, как он. Оставил бы он меня в покое!»

– Ухх! – невольно вскрикнула она от увесистого удара Бруда, который застиг ее врасплох.

Все остановились и, посмотрев на нее, отвели взгляд. Девушке, которая вот-вот станет женщиной, нельзя было кричать оттого, что ее огрел кулаком мужчина. Покраснев от стыда, она повернулась к обидчику.

– Что бездельничаешь и глазеешь попусту, лентяйка! – обрушился он на нее. – Я велел тебе принести чаю, а ты как не слышала. Сколько раз я должен тебе повторять?

Она еще сильнее залилась краской. Ей было не по себе оттого, что у нее в присутствии всего Клана вырвался крик, и она кипела от злости. Она не спешила, как обычно, выполнить приказ Бруда, а встала как ни в чем не бывало, метнула на обидчика холодный, полный презрения взгляд и медленно отправилась за чаем. Весь Клан так и ахнул. Как она осмелилась на такую дерзость?

Бруда обуяла дикая ярость. Он кинулся за ней, обогнал и ударил кулаком прямо в лицо. Удар сбил ее с ног, после чего последовал новый. Она съежилась, стараясь защитить себя руками, а он все продолжал ее бить. Ей едва удавалось сдерживать стоны, хотя при таком наказании невозможно было молчать. Бруд впал в неистовство и наносил все более сильные удары, желая вырвать у нее из груди крик. Эйла, стиснув зубы, с трудом превозмогала боль, но всеми силами старалась не доставить ему подобного удовольствия. Через некоторое время она была уже за гранью болевых ощущений.

Все словно заволокло красным туманом. Наконец Эйла осознала, что ее больше не бьют. На помощь к ней подоспела Иза. Оперевшись на женщину и почти не помня себя, Эйла поковыляла в пещеру. Ее то охватывал приступ боли, то вновь наступала бесчувственность. Она смутно ощущала, как Иза прикладывала прохладные примочки и приподняла ей голову, давая выпить горькое снадобье, после чего девочка погрузилась в глубокий сон.

Проснулась она перед рассветом, в костре еще теплились угли, и в их слабом свечении вырисовывались знакомые предметы. Эйла попыталась встать. Все ее мышцы и кости восстали против такого насилия. С губ невольно слетел стон, и тотчас у ее постели оказалась Иза. В глазах целительницы светилось глубокое сочувствие к девочке. Она никогда не видела, чтобы кого-то так жестоко избивали. Даже бывший мужчина Изы никогда не позволял себе такого. Она была уверена, что Бруд убил бы Эйлу, если бы его не остановили. Она не думала, что станет свидетельницей такого ужаса, и желала больше никогда такого не видеть.

Когда Эйла вспомнила, что произошло, ее охватили ненависть и страх. Она знала, что ей не следовало быть такой дерзкой, но все равно это не оправдывало такой жестокости. И почему он вдруг впал в такую ярость?

Бран пребывал в холодном, безмолвном гневе, так что все соплеменники старались по мере возможности обходить его стороной. Хотя он не одобрял поведения Эйлы, поступок Бруда потряс его до глубины души. Парень имел право наказать девочку, но зашел в этом деле чересчур далеко. Он даже не выполнил приказа Брана, и тому пришлось оттаскивать его силой. И что хуже всего, Бруд лишился самообладания. Из-за девчонки он дошел до белого каления.

Бран думал, что случай на тренировочной площадке больше не повторится. Однако теперешняя мальчишеская выходка отягощалась еще тем, что Бруд обладал силой взрослого мужчины. Впервые Брана одолели сомнения насчет избрания Бруда вождем. Удар оказался для Брана невыносимым. Бруд не только был сыном его женщины и детищем его сердца. Вождь считал, что в парне воплотился его собственный дух, вот почему он любил его больше жизни. Бран чувствовал, что молодому человеку были чужды муки совести, и винил в этом себя. Видно, вождь что-то упустил, не так его воспитывал, не сумел научить, как себя вести, проявляя к нему излишнюю благосклонность.

Прежде чем приступить к разговору с Брудом, Бран выждал несколько дней. Он решил все хорошенько обдумать. Все это время Бруд находился в нервном возбуждении, почти не покидал домашний очаг и даже почувствовал облегчение, когда Бран велел ему следовать за ним, хотя от волнения его сердце едва не выскочило из груди. Больше всего на свете молодой охотник боялся гнева вождя, но на сей раз Бран обратился к нему совершенно бесстрастно.

Простыми жестами он сообщил молодому охотнику, о чем он думал последние дни, сообщил, что в его поступке винит себя. После этого Бруду стало невыносимо стыдно. Каким-то непонятным образом он вдруг ощутил любовь и душевные муки Брана. Увидел перед собой не прежнего гордого вождя, внушавшего ему уважение и страх, а человека, который его любил и глубоко в нем разочаровался. Бруда стали терзать угрызения совести.