– Какая вы прелесть, Евдокия Помпеевна, – встряхивая коротко постриженными волосами, восторженно воскликнула Наталья Петровна. – Вы необыкновенная женщина… Сколько добра, Боже мой, сколько добра вы сеете кругом себя!..

– Ну, что-о вы, – протянула Дуся. – Я так рада оказать помощь моим соотечественникам. Если я могу…

Оркестр заиграл танго… Волнующие, влекущие, раздражающие, пленительные звуки понеслись по залу. Николай Семенович точно поплыл, шаркая ногами, к Лизе; та протянула ему руки, и они стали выступать в танго.

Теперь Лизе не хотелось, чтобы отец видел ее в этом танце, Лиза знала, что отец назвал эти танцы бесстыдными…

Акантов не видел дочери. Еще не кончили танцевать вальс, как к нему подошел высокий лысый старик в пенсне, его бывший корпусный командир, генерал Атаренко, и, протягивая ему карту, сказал:

– Егор Иванович, у нас четвертого партнера не хватает для бриджа… Пожалуйте…

В карточной, за полупритворенной дверью с портьерой, было тихо. Редко, негромкими голосами, переговаривались игроки. С тихим шелестом падали сдаваемые карты. Играли на шести столах. В самой глубине Великий Князь играл с красивым генералом в смокинге. У генерала были густые седые волосы и длинные «гусарские» усы. Их партнерами были полная пожилая дама и очень худой человек в очках.

Как только Акантов уселся и начал игру, к их столу подошел генерал Гвоздиков и стал за стулом Акантова:

– Я вам не мешаю… – сказал он и стал следить за игрой.

Сквозь полупритворенную дверь доносились из зала звуки музыки. Играли танго, потом фокстрот. Ладно, в такт, пристукивали ноги танцующих, и в напряженной тишине карточной комнаты эти звуки казались Акантову далекими и чужими. Акантов любил бридж, но, по бедности и усталости после заводской работы, ему приходилось редко играть. Он ушел в игру. Сквозь соображения ходов, он смутно слышал, как снова заиграли танго и зашаркали ноги танцующих.

Кто-то от двери шепотом обозвал:

– Ваше превосходительство…

Гвоздиков сказал:

– Егор Иванович, к вам человек…

Акантов обернулся. В дверях стоял высокий, стройный молодец в шароварах и высоких сапогах, в русской рубашке; Акантов знал его: Миша Безхлебнов… Он подавал Акантову знаки, прося его подойти.

– Простите, господа, – сказал Акантов, – разрешите Гвоздикову доиграть за меня. Я сейчас, узнаю только, в чем дело…

Он подошел к двери:

– Что случилось, Миша?

Они стояли у тяжелой портьеры, ею отделенные от играющих. В полуоткрытую, дверь была слышна музыка и видны танцующие.

– Ваше превосходительство, чистая беда, – взволнованно и торопливо шептал Миша. – Варвара Авдеевна сюда приехали…

– Какая Варвара Авдеевна?

– Чукаринская дочка, ваше превосходительство… И волосы у нее острижены… И сама с хахалем своим… И Авдей Гаврилович тут…

– Каким хахалем? – хмуря брови, спросил Акантов. Он еще ничего не понимал.

– Жених ее… Варвара Авдеевна замуж выходят… Через неделю в мэрии подписываться будут.

Француз ее жених… Богатый, страсть… Сейчас на своей машине приехали… «Эспано», – последняя модель нынешнего года… Кароссери[64] такое, что просто ума потрясение… Да, главное самое: волосы обрезала… Ведь, это…

– Ну?..

– Да отец, говорю вам, ваше превосходительство, здесь. Если увидят, не постесняются: такой скандал поднимут. Беда!.. Он убить может… Такой человек, первобытный… Вы Авдея Гавриловича не знаете… Старого режима человек. Он этого сраму не снесет. И опять же, дочь до страсти любит… Вы, ваше превосходительство, пошли бы к Авдею Гавриловичу. Он вас послушает. Увели бы его куда-нибудь, чтобы только не увидел дочери… Я как увидал, кто к нам приехал, и гардероб бросил, на кухню Авдея Гавриловича по темной лестничке провел, на кухне станичник его поваром… А только боюсь, ну, как выйдут, танцы посмотреть, музыку послушать… Старик это любит… Чистая беда…

Акантов шире открыл дверь и заглянул в зал. Оркестр играл аргентинское танго. Рыдала скрипка, ворча, по-негритянски, выл клаксон. Что-то дикое и страшное показалось Акантову в музыке.

Танцевали две пары. Небрежно, с каким-то высоким, лысым господином, переступала Лиза. Акантову стало стыдно и противно за дочь. Все не мог он привыкнуть к циничным и бесстыдным движениям новых танцев. В другой паре шла Варя.

С остриженными сзади коротко волосами, с колбасками черных локонов на темени, подкрашенная коричневой модной краской, с подведенными пунцовым сердечком губами, с огнем задора горящими синими глазами, высокая, тонкая, гибкая, стройная, с крошечными ножками, со спиной, до неприличия обнаженной, с руками в браслетах, она вызывающей красотой своей обратила внимание всего зала. Ее вел в танце молодой француз во фраке, в штанах с атласным лампасом, высокий, тонкий, как и Варя, с полным, наглым, самоуверенным лицом, с синими щеками; он облапил Варю и танцевал с нею, как танцуют танго артисты в «варьетэ»…

Эта пара заколдовала Акантова. Он не мог оторвать глаз от нее. В ней было то гнилое, «европейское», чего не выносил Акантов. Ничего предосудительного с точки зрения теперешних приличий, но какое циничное!..

Они кончили танцевать, и Варя, под руку с французом, подошла к буфету где продавали шампанское. Они взяли по бокалу. Варя «со значением» подняла свой и осушила его медленными глотками. Потом одними губами сказала что-то своему кавалеру, и тот достал бумажник и подал его Варе. Варя вынула пестрый пятисотенный билет и небрежно кинула его на тарелку. Они сейчас же и вышли. Точно для того только и приезжали, чтобы показаться перед всеми…

– Идемте, ваше превосходительство, – с тревогой в голосе шептал Миша.

«Зачем», – думал Акантов, – «зачем Варя делает это?.. Кому и что хочет показать она?.. Неужели же она, зная, что отец ее будет здесь, ему хотели показаться во всей своей красоте и воле?.. Неуемная, буйная отцовская кровь заговорила в ней. Как Авдей Гаврилович плыл не по течению, но всегда против течения, работал в неурочные часы, пер, куда хотел, презирая товарищей-французов, их правила и законы, по своему ломая жизнь, имея одну цель: вернуться домой, на Дон, богатым и с богатою, образованною дочерью, как он плевал на все новое и не хотел видеть его, и думал только о старине, о сватах, которые придут к нему за дочерью, и как он будет ломаться перед ними и хвастать образованием дочери, – так и Варя, став француженкой, захмелела от парижской отравы, наплевала на старые корни, и, захмелев, решила загулять смело, отчаянно, лихо, по-казачьи!.. Не думая о том, что будет из этого потом, но наслаждаясь тем, что есть…».

Так, потерявшая стыд казачка, наденет лучшее платье, шелковую, пеструю юбку в сборках, разукрасит кофту лентами и монистами, вденет в уши тяжелые серьги, заплетет тугие косы, венком украсит голову, и, хмельная от счастья, от задора, обнимет своего любушку и мчится в бричке по станичной улице, наплевав на отца и мать… Что ей ее срам?!. Знай наших! Люблю, и все тут!.. Гуляю, пока молода и прекрасна, пока любушка, пестуемая женихом, а не жена, подневольная работница, что первая встает в курене, чтобы вздуть огонь в печи и готовить хлеба, что первая выйдет на базы кормить птицу и животину, и последняя ляжет, разув загулявшего мужа…