— Вызвать врача? Ну-ка, открой глаза! Давай!

Делаю так, как велит голос. Почему бы и нет? И вижу, что ко мне наклонилось лицо парня с сияющими лазурными глазами. Вздрагиваю и вырываюсь из крепких рук, но быстро замечаю свое отражение в его зрачках и утихомириваюсь.

— Что случилось? — Он усаживает меня обратно.

Вот черт, я — на сиденье унитаза!

Нервно выпрямляюсь и озираюсь по сторонам. Интересно, как я здесь очутилась и почему Дэйс рядом со мной? Пытаюсь встать, но голова ужасно кружится, и я вынуждена снова опуститься на место. Что у меня под ногами? Пустая банка из-под варенья. И наконец я вспоминаю, что именно со мной произошло.

— Мне пора, — бормочу я и вяло отталкиваю его.

Я устала и ослабела. Койот, зомби-Рихтеры и демоны, охраняющие портал, застилают мой разум. А воспоминания о Кейде, который слизывал сгустки запекшейся крови со своих пальцев, приводят меня в замешательство. Я опять начинаю дергаться в объятиях Дэйса и твердить, что должна идти. Но он, конечно, сильнее.

— Успокойся, пожалуйста, — его ласковый шепот звучит для меня как музыка, — нет необходимости бежать… тебе надо восстановить жизненную энергию.

— Нет! Мне действительно нужно! Я должна… найти Сочиль, — выпаливаю я первую более или менее правдоподобную версию, пришедшую на ум.

— Сочиль здесь нет, — в недоумении произносит он. — Клуб давно закрылся. Я проверял помещения и нашел тебя. Что с тобой все-таки случилось?

— Я…

«…объединила свою ауру с тараканом, чтобы проехаться на ярлыке „Calvin Klein Underwear“ твоего близнеца. И потом наблюдала, как Кейд играет с Койотом и пожирает окровавленные куски то ли животного, то ли человека. Он скармливал своим предкам светящиеся белые шары, и мертвецы восстали из преисподней. И наконец раздавил меня каблуком ботинка…»

— …не знаю, — бормочу я.

Вскоре я чувствую себя лучше и продолжаю:

— Наверное, мне стало плохо, и я потеряла сознание…

Меня коробит от этих слов. Я вообще терпеть не могу врать, но признаться Дэйсу сейчас абсолютно невозможно. Я встаю, делая вид, что не замечаю его протянутую руку.

— Я позвоню кому-нибудь, и меня заберут из «Норы», — мямлю я и роюсь в сумке в поисках телефона.

Не хотелось бы беспокоить ни Палому, ни Чэя в поздний час, но они — моя единственная надежда выбраться из клуба.

— Не глупи, я тебя подброшу. — Дэйс покидает кабинку и смотрит, как я набираю номер Паломы, потом Чэя и впадаю в панику.

Никто не отвечает. Что за бред!

— Дайра, почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог? — спрашивает он.

Дэйс произносит мое имя в точности так, как было в моем сне. Наши взгляды встречаются в зеркале: мой удивленный и его — огорченный. Дэйс добавляет:

— Я просто выяснил, как тебя зовут. Можешь меня убить за это.

Он улыбается и откидывает со лба волосы. Я злюсь. Хоть Дэйс — из рода Белое Перо, но формально он по-прежнему Рихтер. Пусть добрый и хороший, но Рихтер. Тем сложнее мне будет повернуться к нему спиной и игнорировать поток доброты и тепла. Нет, надо раз и навсегда избавиться от глупых снов. Нас с ним ничто не связывает, и мы вовсе не предназначены друг для друга. Он — отродье из клана Эль Койот, а я — Искатель. Моя миссия — остановить его брата, прекратить то, что он творит.

Впрочем, моя главная задача — добраться до дома. Совместная поездка с великолепным Дэйсом Белое Перо — не самый плохой из вариантов. Кидаю телефон в сумку, неохотно киваю, толкаю дверь и говорю:

— Неужели, кроме нас, здесь никого не осталось?

Я в изумлении оглядываю клуб. Он очень изменился, опустев. Кстати, не прячется ли Кейд в своем кабинете, следя за нашими передвижениями на экранах мониторов?

— Мой двоюродный брат Гейб еще в «Норе», и Марлиз тоже: они у нас помолвлены. А последним обычно уходит мой дядя Рауль, особенно в те ночи, когда Леандро уезжает пораньше.

Жду, что он упомянет Кейда, но Дэйс умолкает.

— А семья у тебя немаленькая, — констатирую я, желая разведать побольше о его родственниках.

Дэйс придерживает передо мной дверь и смеется:

— Да. Я прямо-таки ежедневно встречаю очередного нового брата или сестру.

Звук его смеха настолько притягателен, что я бы могла слушать его вечно.

— Я вырос в резервации, и мы с мамой жили в собственном маленьком мирке. Но, став подростком, я захотел чего-то другого. Мама была против того, чтобы я покидал дом, но сдалась и согласилась отпустить меня учиться в Милагро. Тогда я и узнал истинные размеры нашей семьи.

— И она показалось тебе… странной, — заявляю я, искоса поглядываю на него.

— Ага, — пожимает плечами Дэйс. — Ты верно подметила.

— А ты часто бываешь в резервации? — Я пытаюсь поддержать разговор, понимая, что Палома могла знать не все и ошибаться.

— Только когда навещаю маму. Я снимаю квартирку в Очаровании, а чтобы оплатить ее, работаю в клубе.

Я невольно напрягаюсь. Меня потрясает мысль, что он согласился вкалывать на поганца Кейда лишь для того, чтобы ходить в школу, ученики которой и знать его не желают. Я вопросительно смотрю на Дэйса, но он, не вдаваясь в объяснения, направляется к серому «Мустангу». Он был за рулем этой машины как раз в тот день, когда я встретила их с матерью на заправке.

— Ты живешь у Паломы? — уточняет он.

Киваю и проскальзываю в салон. Внутри все немного потерто, но чисто и аккуратно. И пахнет очень приятно, вроде как свежескошенной травой. Похоже, этот запах присущ Дэйсу.

— А как насчет тебя? — Он запускает двигатель и выезжает на улицу. — Или я должен опять провести расследование?

Отворачиваюсь к окну. Хочется отшутиться, но он так добр ко мне, что я говорю правду:

— С тех пор как себя помню, мы с мамой кочевали. Она — визажист в Голливуде. Хотя такое определение чересчур гламурное. В основном она трудится на съемочных площадках по всему миру, и лишь в перерывах мы останавливаемся в Голливуде.

— Звучит довольно мрачно, — заявляет он и сворачивает с шоссе на ухабистую грунтовку.

Я настораживаюсь, ища признаки сарказма или неискренности, но ничего подобного нет и в помине. Обычно люди завидуют моему положению, и это проскальзывает в их интонациях.

— Конечно, здесь есть и положительные моменты, — тараторит он, наверное, решив, что расстроил меня. — Но… Никогда не иметь настоящего дома… Я бы так не смог.

— Иногда бывает паршиво, — говорю я, — а временами — ужасно одиноко.

Я вжимаюсь в сиденье, удивленная, что исповедуюсь ему в самом сокровенном, и быстро добавляю:

— Но если это — единственная жизнь, которая у тебя есть, ты ведь не знаешь, чего лишаешься, верно?