— Антон Сергеич, голубчик… — возвысив голос, генерал оборачивается к адъютанту, — вот вам срочная задача: организуйте моим приказом пулеметный огонь за железнодорожной насыпью, вон там! — Приподнявшись на корточки, указывает вправо. — Отвлечем неприятеля, пусть думают, что вылазка… Тем временем артиллерии передайте: скоро выкатывать на передовые позиции, пока имитируем ложную атаку! Пора заканчивать дело! — Окурок щелчком летит в окно, а он уже разминает новую папиросу. Усаживаясь прямиком на пол, по-турецки. — Да, и командам подрывников готовиться!.. — уже вдогонку кричит он вслед Антонову. — Ну, Вячеслав Викторович? Что там Зиновий Петрович с его нравом? Так вам и поверил сразу?..

В наступившем кратковременном затишье я монотонно рассказываю ему о первом дне попадания. На эмоции не остается ни сил, ни самих эмоций — все давно уже сгладилось… Сидя на полу, скрестив на груди руки, я бессмысленно вожу глазами по валяющемуся у ног мятому листу с китайской письменностью — бумаги разбросаны по полу во множестве. Очевидно, формуляры или какие другие служебные документы… Диковинные иероглифы ползут передо мной, как шеренги воинственных паучков. Правильных таких паучков, марширующих с винтовками наперевес справа-налево и снизу-вверх… Кажется, восточная письменность читается именно в такой последовательности?..

— …Когда я показал господину Матавкину фотографии из будущего, недоверие как рукой сняло…

— А господину Рожественскому вы их показывали? — Мищенко тщательно тушит о пол третью уже по счету папиросу. Осторожно поднявшись, выглядывает в окно, прислушиваясь к заработавшим пулеметам.

— Не успел, ваше превосходительство… За меня поручился Аполлоний, а рассказанное мною Зиновию Петровичу во многом…

— Почему не смогли, говорите?.. — Резко перегнувшись через подоконник, он неожиданно громко кричит кому-то: — Команды не ждать!.. Орудия установить — и немедля беглый огонь по депо!.. Три минуты даю!.. И если хоть один еще паровоз японцы выведут… — Добавив вниз пару крепких выражений, довольно плюхается рядом. — Орлы!.. Засекайте время, господин Смирнов: если в течение часа сюда не заявится вся армия господина Марэсукэ Ноги… Да если и заявится даже, все равно — от депо камня на камне не оставим… — Упоминание о своем давнишнем оппоненте Павлу Ивановичу явно не по сердцу, и, недовольно хмуря брови, он накручивает ус. Я же — терпеливо жду. Наконец генерал вновь возвращается ко мне: — Что там, говорите, случилось с этим вашим аппаратом… Для фотографий?

— Разрядился, ваше превосходительство… Возможно, сломался от морской воды! Зиновий Петрович оставил его у себя в личном сейфе…

— Зазря… Что?

— Закончилась питающая энергия. Если это не поломка, конечно…

— Каким образом ее возможно восполнить, дабы проверить… этот механизм?

— От электрической сети в вашем времени вполне, Павел Иванович. При наличии определенных ухищрений, разумеется… Но непреодолимых препятствий тут нет, ваше превосходительство, и…

— То есть сможете?

— Смогу!

— Та-а-ак… Механизм ваш нам будет нужен, Вячеслав Викторович! Крайне нужен… Хоть бы и для доказательства вашего… — Он не договаривает, доказательств чего именно. — Как бы вот нам с вами его заполучить… — Поглаживая ладонью полированный приклад, Мищенко глубоко задумывается.

В моем воспаленном воображении немедленно возникает заманчивая картинка. Глубокая такая владивостокская ночь. Эскадра на рейде мерцает огнями, дежурные миноносцы патрулируют вход в бухту Золотой Рог, а запоздалый катер уносит юного мичмана от машущей ему с пристани владивостокской возлюбленной… Обязательно причем делающей это белым кружевным платочком (для создания полноты образа).

Вице-адмирал Российской империи Зиновий Петрович Рожественский, устав планировать операцию по воспрепятствованию высадки японского десанта на Сахалин, стоит на мостике, опершись локтями об ограждения, душевно наслаждаясь всей этой идиллической картиной. Отрабатывая в голове схемы окончательного разгрома поганых японцев на море и вообще где бы то ни было. Фантазия уже подробно рисует адмиралу-победителю последовательно тонущие десантные баржи… Много барж!.. Вслед за ними — крейсеры и броненосцы прикрытия!.. Что там еще такое может тонуть? Миноносцы и даже шлюпки поганого врага? Последним под воду уходит невесть как оказавшийся на спасательном круге адмирал Того с костылями, чтоб ему пусто было!.. Непременно с белым флагом и жалобно воздевающий руки к небу. Как вдруг…

Подозрительный плеск воды у борта. Что такое?..

Якорная кошка со звоном цепляется за леера «Суворова», веревка ее тут же вытягивается в струну. Еще одна — в сажени от нее! Одна за другой, еще целый десяток! Коварный враг проник в самое сердце русского флота? Диверсанты?!. Возмущенный адмирал (разумеется, при полном парадном оружии) собственноручно выхватывает золотую саблю, становясь в боевую позицию!!! Но силы слишком неравны… Изумленным взором он видит, как на палубе появляется сперва одна казачья папаха с красным верхом, затем вторая… Быстрые черные тени окружают флотоводца, словно черти, мгновенно обезоруживая морскую грозу японцев! А чья-то колючая борода уже подбирается к самому уху, грозно шепча с характерным акцентом среднерусской полосы:

— Хде девайсъ?!..

Занавес.

Близкий орудийный выстрел прерывает раздумья. Следом еще один, и сразу: целый залп. Сквозь осыпающуюся штукатурку потолка фигура Мищенко напоминает статую Родена «Мыслитель» — кажется, сыплющаяся известь ничуть его не тревожит. Когда я собираюсь уже сам открыть рот с вопросом, тот поворачивает голову:

— Придется, видимо, мне держать беседу с Зиновием Петровичем… Человеком крайне непростым, как вы наверняка знаете. Впрочем, кому я это объясняю… — усмехается он в усы.

Пластун высовывается из адмиральской каюты, хитро подмигивая мне и потрясая смартфоном. После чего десяток бородачей на цыпочках, гуськом, добирается до борта, по очереди исчезая в темной воде. Последний зачем-то тащит за собой любимый адмиральский лимон (тот самый, раненый в бою). Некоторое время переминается с горшком на палубе, затем, сплюнув, ныряет за остальными. Оставив перевязанное ленточкой растение одиноко стоять у борта…

— Знаю, Павел Иванович. И лишить его чего-либо будет крайне непросто, уверяю вас… Впрочем, кому это объясняю — я?.. — У меня срывается невольная улыбка.

Лицо Мищенко неожиданно меняется, темнея:

— А как думаете, господин Смирнов, в чем срочность нашего с вами разговора именно здесь? Вид у вас неважный, вы контужены… — Пристальный его взгляд, кажется, вот-вот прожжет во мне дыру. — Пережили, как я понимаю, немало за минувшую ночь, да и в бою — новичок, за это я ручаюсь… Оставить бы вас в тылу по-человечески, да дать отдыха вволю… Ну, как ваше мнение? — Несмотря на сотрясающееся здание и пальбу за окном, генерал терпеливо ожидает ответа.

Надо что-то сказать? Самодурство? Не тот человек, исключено… Проверка на вшивость? Так зачем ему меня проверять…

Молча пожимаю плечами. Не знаю, что говорить.