Посторонний звук прерывает воспоминания, и я незаметно приоткрываю один глаз. Сквозь ресницы в откинутом окошке вновь видна ненавистная усатая рожа. На сей раз… Возле рожи расположена тарелка! Еда!..

Желание вскочить подавляется силой воли и неожиданно возникшим упрямством. А вот фиг тебе! Я от этой хари полдня добиваюсь хоть слова, думает, сразу так и вскочил?..

Закипающая злоба не находит ничего лучше, кроме как мысленно выложить рядком слово из пяти букв: «козел». Лежу, типа сплю. Все!

Рожа с рыжими усиками удивленно всматривается в меня. Похоже, действительно думала, что поскачу на задних лапках. Наконец тарелка исчезает, окошко захлопывается… А через некоторое время дверь начинает приоткрываться… Ага!

Вскочить на ноги — дело одной секунды. Дело следующей — преодолеть те два метра, что отделяют лежанку от возникшей щели… Плохо соображая, что делаю, я с силой хватаю рукой дверь, мгновенно расширяя отверстие. Отчего опешивший конвоир, явно не ожидавший подвоха, стремглав влетает внутрь, роняя тарелку на пол… Эх, а было-то рагу, похоже…

Винтовка за спиной, сорвать не успеет… Какую-то долю секунды мы пялимся друг на дружку, после чего я наваливаюсь всем телом, прижав бедолагу к захлопнувшемуся выходу. Ну или входу, для кого как.

— Убью, гад… — Для пущей убедительности я подымаю кулак. — Говорить умеешь?

Тот прижат, ни жив ни мертв. Хотелось бы сказать «стоит», но он именно «прижат». Ни единой попытки сопротивления, хотя казалось бы…

Молчаливый кивок в ответ. Вот, блин… Ученик Сократа!!!

— Давай так… — Я наваливаюсь на испуганного солдатика все сильнее. — Ты мне быстренько отвечаешь на пару вопросов, а я молчу о том, что ты попал впросак… — Сейчас, кажется, я раздавлю гаденыша. — Ферштейн?!.

— Да… Ваше благородие…

Уже лучше. Значит, я все еще «благородие»? Хорошо, посмотрим!

— Что за поезд и куда идет? — тараторю я быстро. Вряд ли кто даст нам общаться за чашечкой чая — подозреваю, что солдат явно не один на весь состав!

— Во Владивосток, ваше благородие… Специальный литерный поезд!

— Для меня одного?!. — Я чуть приотпускаю хватку, давая тому вдохнуть.

— Так точно…

Фига себе! И в чем причина? Ошарашенно дублирую вслух вопрос.

— Не могу знать… Приказано лишь оберегать вас, как зеницу ока… В разговоры строжайше не вступать… — Худое лицо сморщивается, обрисовывая мелкие морщинки. Вот-вот заплачет. — Ваше благородие, отпустите, прошу! — быстро шепчет солдатик, к чему-то прислушиваясь. — Старшой заметит — мне конец…

И правда, пора отпускать парня. Действительно, не бунт же тут устраивать с заложниками? Да и… Нужны кому-то эти заложники, а? Это не гуманное общество моей эпохи. На рядового всем по фиг.

Все же что-то не дает мне выпустить конвоира окончательно. Надо задать еще вопрос… Один, и пшел вон! Ну же, соображай! Кто там, во Владике? Рожественский? Ну и? Прислать за мной вагон туда-обратно, да с арестом, да военных жандармов со снятием погон — кишка тонка… Да и полномочий таких нет у деда Зиновия. Значит…

— Кто прибыл во Владивосток на днях, а? Из высочайших особ? Знаешь? Гри, ну?!. — Я вновь припечатываю плаксу к стенке. С нехилой возможностью оставить на ней трафарет вдавливаемого.

— Его высокопревосходительство господин председатель Комитета министров… — Круглые глаза солдата, кажется, вот-вот выскочат из орбит. На меня причем. А мне оно — надо?

— Витте?!

— Витте… Сергей Юльевич!

Опаньки… Приехали. От неожиданности я полностью ослабляю хватку, чем ушлый гвардеец немедленно и пользуется. Прошмыгивая назад со скоростью, близкой к околосветовой. Хлопок двери, следом торопливое бряцание ключа в замочной скважине.

— Еды принеси еще! — кричу я в дверь. Подкрепляя требование мощным пинком по ней. Торопливо удаляющиеся шаги сливаются со стуком колес, растворяясь в громыхании вагона.

Ну, Зиновий Петрович, ну ты… Интересно, ты всем, с кем бухаешь, меня сдаешь? С потрохами и смартфоном?

Рагу на полу вагона поезда, мчащего во Владик, — опасная штука. Особенно если ты под арестом, а задержать тебя велел не абы кто, а вторая фигура в государстве! Во всяком случае, в ином варианте на остатках подобного блюда я не поскальзывался и о других случаях судить не могу.

Потирая ушибленную пятую точку, костеря сквозь зубы алкаша Рожественского, премьера Витте и почему-то невесть как попавшего в эту обойму Ивана Грозного, я дохрамываю до неуютного ложа. Опускаясь на топчан в позу покойника. Вполне подходящая, кстати, для обстоятельств поза…

Витте, Витте… Что я о нем знаю-то? Да ничего, ровным счетом. И самое ужасное, что почти ничего и не читал… Фамилию только помню да знаю от аборигенов, что сейчас тот премьер. Читал в «Вестнике Владивостока», кажется.

Глядя на извилистую щель в потолке, я изо всех сил стараюсь напрячь память на тему известной фамилии. Окромя Эммануила Виторгана, впрочем, в образе Коврова из «Чародеев», в голову не приходит ровным счетом ничего. Как я ни стараюсь. «Битте-дритте», разумеется, не в счет.

Возмущение, вызванное недавним задержанием, постепенно сменяется чувством апатии. Мысли вроде: «Меня, участника Мукденского набега и адъютанта самого Павла Ивановича Мищенко!..» — замещают более прозаичные и, что самое главное, спокойные.

В голове вертится один вопрос: что делать дальше, а самое главное — как и почему подобное произошло?..

Павел Иванович хоть и держался в седле самостоятельно бомльшую часть времени отхода, но видно было, насколько тяжело ему это дается. Без фуражки, через всю голову белая повязка с постоянно проступающей краснотой… Периодически его бережно поддерживала на лошади с обеих сторон пара казаков. Несмотря на все его протесты и возмущение, все отлично понимали, что негодование это все же деланое. И что в глубине души генерал принимает подобную помощь с огромной благодарностью.

Я же — все это время неотступно находился поблизости от командующего. Как благодаря своей должности, так и… Не знаю, как подобное выразить. После ранения и нашего разговора будто некая искра пробежала между псевдопоручиком из будущего и генералом прошлого. Когда всецело доверяешь человеку, начинаешь чувствовать себя рядом с ним расслабленно и свободно. Это — с моей стороны. С его же… Наверное, нечто похожее? Боюсь ошибиться, но слово «симпатия» стало бы наиболее подходящим в подобной ситуации. Симпатия во многих проявлениях, правда, весьма специфическим образом. К примеру.

— Господин поручик… — неожиданно оборачивается ко мне Мищенко, когда поблизости никого нет. — Вот скажите… Чем отличается офицер кавалерии от офицера-пехотинца? — Смотрит на полном серьезе, на лице нарисована строгость. — Как вестник из грядущего, господин Смирнов, знать подобное вы просто обязаны! — хмурит он брови. — Не забывайте, вы носите наш военный мундир! Ну же?