Язык ее не слушался. Она смотрела только на бабушку и хотела разом объяснить ей все: что она не Молодинка, а ее дочь, что ее зовут Смеяна, что она нашла своего отца, узнала о себе все и теперь пришла к ним, чтобы остаться навсегда со своим родом. Но ничего этого она сказать не могла: слова куда-то разбежались, горло сжимала судорога.

Женщина оторвалась от ворот и шагнула ей навстречу, как слепая, протянула руки. В глазах Смеяны вдруг стало горячо – она сама не поняла, что это слезы. И едва лишь бабушка увидела слезы в ее глазах, как с нее словно спало оцепенение: она поверила, что ее дочь, много лет назад изгнанная ведуньей и пропавшая, вернулась к ним – вернулась такой же молодой, какой осталась в их памяти, такой, какой они любили ее когда-то.

С глухим всхлипом она бросилась вперед и обняла Смеяну. И словно многолетний лед сломался, выпустив на волю реку: Смеяна обхватила ее руками и зарыдала от потрясения и счастья. Наконец-то она была дома, среди своих.

* * *

После полудня в святилище стали появляться первые раненые – только те, кто смог прийти своими ногами, потому что подобрать оставшихся на поле пока не имелось возможности. Там царила неразбериха, остатки разбитой речевинской рати отступали, дрёмичи частью преследовали их, частью разбирали добычу. Перед воротами святилища речевины и дрёмичи сидели в ожидании помощи плечом к плечу и только с недовольством косились друг на друга. Больше им нечего было делить, а Великая Мать не допускает раздоров в своем обиталище. Божара отрядила кое-кого из женщин на место битвы, чтобы помочь хотя бы тем, кто может без их помощи не дожить до вечера. В святилище стоял шум, говор, туда-сюда метались жрицы, кто с ковшом воды, кто с полотном, кто с лубком для сломанной руки. Княжна Дарована работала наравне со всеми: за двадцать лет своей жизни она достаточно много времени провела в разных святилищах Великой Матери, чтобы перестать бояться крови и научиться перевязывать.

– Душа моя! – Кто-то тронул ее за плечо. Обернувшись на знакомый голос, княжна увидела сотника Рьяна. – Пойдем-ка.

– Куда? – спросила она, вытирая мокрые руки обрывком полотна.

– Домой поедем! – решительно сказал Рьян. Его лицо с длинными висячими усами выглядело суровым, и Дарована видела, что сотник исполнен решимости. – Держимир-то речевинов разбил, вот-вот здесь будет. Нечего нам тут его ожидать. Поедем-ка прочь. Дома-то оно надежнее.

– Поедем, голубушка, будет тебе, навоевалась! – причитала рядом Любица, уже собравшая все пожитки. – О батюшке-то подумай! Ведь прознает он, что тут такое побоище приключилось, беспременно прознает! Да не спать ему, не есть, белого света не видать! Где ты, у кого ты – ведь…

– Ведь сам примется полки собирать! – сурово закончил Рьян. – Пойдем-ка, свет мой, кобыла твоя уже под седлом.

Дарована молчала, и для Рьяна и Любицы это был скорее благоприятный знак. Княжна не спорила и не настаивала, как прежде, на том, чтобы остаться в святилище. Вертя в руках мокрую окровавленную тряпку, Дарована вздохнула, оглянулась ко входу в храм. Пережив в последние дни столько волнений, она чувствовала себя слишком усталой. Не выйдет у нее того, о чем она мечтала, никогда ей не сравняться с Божарой и даже с простыми служительницами Макоши. Сейчас они все оживлены и деятельны – а она как соломенная кукла, с вялыми руками и пустой головой. Никогда ей не обрести равновесия духа, которое придает таких сил. Мысли ее метались от Огнеяра к Держимиру, к Светловою – она даже не знала, жив ли остался ее злополучный жених. И не узнала она своей судьбы, да теперь, видно, и не узнает. Держимир искал, и Светловой искал – добрую ли, злую, а теперь они свое нашли. Видно, не в чаше судьбу надо искать, а только в жизни.

– Хорошо, – не столько сказала, сколько вздохнула Дарована и скомкала тряпку в руках. – Только с Божарой попрощаюсь.

Рьянова дружина и оседланная лошадь для Дарованы ждали их у подножия холма. Вскоре уже смолятичи ехали прочь; Дарована старалась не оглядываться, и ей казалось, что чей-то молчаливый зоркий взгляд провожает ее с вершины. Рьян подгонял коня, торопил отряд, спеша до ночи уехать как можно дальше от места битвы. Лесными тропами они двигались в сторону Истира, вдоль берега которого пролегает большая дорога через все говорлинские племена. Не меньше половины месяца придется ехать, прежде чем на другом берегу начнутся земли смолятичей. Конечно, лучше было бы переправиться и ехать по землям речевинов, что гораздо безопаснее, но решиться на переправу сразу после ледохода Рьян не мог. Оставалось надеяться, что Великая Мать, надежно хранившая свою питомицу по пути сюда, не забудет о ней и на обратном пути.

Уже в сумерках на дорогу навстречу смолятичам вдруг выехали несколько всадников.

– Кто такие? – спросил настороженный голос.

Смолятичи, схватившиеся за оружие, перевели дух: выговор был речевинский.

– А вы-то кто? – сурово ответил Рьян. – Мы – смолятического племени, князя Скородума люди.

– Тогда уж не с вами ли княжна Дарована? – спросил из тени ветвей знакомый голос.

– Кремень? Ты ли? – Рьян тоже узнал знакомца.

– Рьян! – обрадовался Кремень. – Ну, слава Сварогу! Все без обмана! Коли ты, стало быть, и княжна с тобой!

– А ты почем знаешь?

– Да потому что я тебя знаю: ты бы без нее не уехал! Ну, где она там? Я поклонюсь да к князю позову. Вам ведь тоже ночевать где-то надо. Тут ночью ехать – прямо к лешему на двор.

– А с тобой и князь?

Эта весть удивила Рьяна: он свыкся с мыслью, что войско речевинов разбито, и как-то упустил из мыслей князя Велемога.

– Князь – да, – ответил Кремень, и голос его вдруг изменился, будто налился свинцом. – А вот княжич мой…

– Что? – охнул Рьян.

Но Кремень лишь опустил голову, махнул в воздухе плетью и отвернулся. Пряча лицо, он молча сделал знак смолятичам следовать за ним.

Князь Велемог расположился в самой большой избе маленького дрёмического огнища. Хозяева забились в углы, а во всех избах, в хлеву и даже в бане вповалку разместились остатки речевинского войска. Здесь оказались кмети из ближней Велемоговой дружины и из дружины Светловоя, а также ратники славенского ополчения. Сейчас князь Велемог располагал от силы шестью десятками человек. Узнать его было трудно: за этот день князь Велемог постарел лет на десять. На его лице явственно проступили морщины, под глазами набрякли мешки, лицо побледнело от потери крови: раненный в ногу и в бок, он мог усидеть на коне, только собрав всю силу воли и гордость. Появлению смолятичей он обрадовался, но и радость вызвала лишь мгновенный проблеск в его глазах.

– Вот уж кого я не ждал видеть! – приговаривал он, не слушая приветствий и глядя на Даровану так, словно не узнавал ее. – Не ждал! Где думал найти – не нашел, что думал сберечь – потерял…

У него вдруг перехватило горло, он поперхнулся, сморщился, как от острой боли, опустил голову и на несколько мгновений замер, словно заснул. Дарована бросила тревожный взгляд на мужчин, надеясь, что хоть кто-нибудь ей объяснит, что случилось. Она уже догадывалась, что это связано со Светловоем. Что это? Он ранен, он в плену? Или убит?