– Отдам их тебе.

– Правда?

Не знаю, чья улыбка в тот миг была шире, но мамина была уж точно красивее.

Восемнадцать

Обратную дорогу из Тусона в Эль-Пасо я провел на заднем сиденье. Я видел, что мама с папой держатся за руки и иногда переглядываются. Я посмотрел на пустыню за окном; вспомнил, как мы с Данте курили траву и голыми бегали под дождем.

– Что будешь делать остаток лета?

– Не знаю. Работать в «Угольке». Общаться с Данте. Тренироваться. Читать. И все в таком духе.

– Тебе не обязательно работать, – сказал папа. – И так всю жизнь придется вкалывать.

– Работа мне не мешает. Да и вообще – чем тогда заниматься? Телик я не смотрю, так что сверстников своих не понимаю. Спасибо за это вам с мамой.

– Что ж, если хочешь, впредь можешь смотреть телевизор сколько душе угодно.

– Поезд уехал.

Они рассмеялись.

– Не смешно. Я самый некрутой из всех почтисемнадцатилетних подростков. И в этом виноваты вы.

– Мы виноваты во всем.

– Да, во всем.

Мама повернулась ко мне, чтобы убедиться, что я улыбаюсь.

– Может, съездите куда-нибудь с Данте? Сходите в поход или еще куда.

– Это вряд ли, – ответил я.

– Ну ты подумай, – упорствовала мама. – Все-таки лето на дворе.

Лето, подумал я и снова вспомнил слова миссис Кинтаны: «Помни о дожде».

– Кажется, скоро начнется гроза, – сказал папа. – И мы едем ей прямо навстречу.

Я посмотрел на темные тучи впереди. Потом опустил окно и сделал глубокий вдох. В пустыне воздух пахнет дождем еще до того, как на землю упадут первые капли.

Я закрыл глаза. Затем вытянул руку, и на нее упала капля. Как поцелуй. Словно меня целовало небо. Мне понравилась эта мысль – она была очень в духе Данте. Потом о мою руку ударилась еще одна капля, и еще. Поцелуй. Поцелуй. Снова поцелуй. Я подумал о своих снах – мне вечно снилось, как я целуюсь, только не понятно с кем (я никогда не мог разглядеть). И вдруг в мгновение ока с неба хлынул ливень. Я закрыл окно и внезапно понял, что замерз. Моя рука была мокрой, и рукав футболки тоже.

Папа остановился у обочины.

– Не могу ехать в такой ливень, – сказал он.

Казалось, весь мир исчез – остались лишь тьма, стена дождя и наше завороженное молчание.

Мама держала отца за руку.

Во время бури я всегда чувствовал себя невероятно маленьким.

И, хотя лето состряпано по большей части из солнца и жары, у меня оно всегда ассоциировалось с бурями – что приходят и уходят, оставляя за собой ощущение полного одиночества.

Интересно, всем ли парням одиноко?

Летнее солнце создано не для таких, как я. Парням вроде меня самое место под дождем.

Все тайны Вселенной

Хоть я тебя искал всю юность,

я сам не знал, чего ищу.

У. С. Мервин

Один

Всю дорогу до Эль-Пасо дождь то прекращался, то начинался вновь. Меня сморил сон, но я просыпался каждый раз, когда на нас обрушивался ливень.

В этот раз, возвращаясь домой, я ощущал спокойствие и безмятежность. Снаружи бушевала страшная буря, но в машине было тепло. Злая, непредсказуемая погода меня не пугала – отчего-то я чувствовал себя надежно защищенным.

В очередной раз уснув, я увидел сон. Похоже, я научился видеть сны по желанию. Мне снилось, что мы с братом и папой стоим на заднем дворе нашего дома и курим. А мама и Данте стоят на крыльце и смотрят на нас.

Я так и не понял, был сон хорошим или плохим. Наверное, хорошим, потому что, проснувшись, я не испытывал грусти.

Пожалуй, в том и разница между хорошими и плохими снами – в том, как ты чувствуешь себя после.

– Думаешь об аварии? – мягко спросила мама.

– А что?

– Подумала, может, дождь тебе о ней напоминает.

– Иногда.

– Вы с Данте не говорите о том дне?

– Нет.

– Почему?

– Просто не говорим, и все.

– А-а, – удивилась мама. – А я-то думала, вы двое говорите обо всем на свете.

– Нет, – сказал я. – Мы такие же, как все.

Я знал, что это неправда. Мы не были такими же, как все.

К дому мы подъехали в самый ливень. Гром, молнии, шквал – то была самая сильная гроза за лето. Выгружая чемоданы, мы с папой промокли до нитки. Пока мы переодевались в сухую одежду, мама включила свет и приготовила чай.

– Ножка ненавидит гром, – сказал я. – Он слишком громкий.

– Уверен, сейчас она спит вместе с Данте.

– Да, наверное, – ответил я.

– Соскучился по ней?

– Ага.

Я представил, как Ножка лежит в ногах у Данте и вздрагивает от раскатов грома. Представил, как Данте целует ее и говорит, что все хорошо. Данте любил целовать собак, любил целовать родителей, целовать парней и даже девушек. Может, поцелуи – естественная потребность человека. Может, я не человек. Исключение из естественных правил нашего мира.

А вот Данте любил целоваться. И я подозревал, что мастурбировать тоже. Мне же мастурбация казалась занятием постыдным, и я сам не знал почему. Это как заниматься сексом с самим собой – ужасно странно. Аутоэротизм – я нашел это слово в одной из книг в библиотеке. Господи, даже просто думая об этом, я чувствовал себя по-идиотски.

Некоторые парни постоянно говорят о сексе. У нас было много таких в школе. Я гадал: почему им так это нравится? От этого мне становилось не по себе. Я чувствовал себя неполноценным. Снова это слово. Да и вообще – почему такие мысли крутятся у меня в голове, когда за окном гроза, а я сижу на кухне с мамой и папой? Я попытался вернуться к реальности. Вот он я, сижу на кухне. Я живу. Меня ужасно раздражало, что я вечно витал в своих мыслях.

Мама с папой разговаривали, а я просто сидел рядом, слушая их вполуха и думая о своем. Сначала мои мысли блуждали от одного к другому. Потом я подумал о брате. Я всегда мысленно к нему возвращался. Он был как мое любимое место в пустыне, где я то и дело останавливался, куда так или иначе приезжал.

Интересно, думал я, как изменилась бы моя жизнь, будь брат рядом? Может, он научил бы меня быть настоящим парнем, рассказал бы, что я должен чувствовать и делать и как себя вести. Может, я был бы счастлив. А может, моя жизнь была бы такой