Клюнет Иван Андреич? Должен — там земли в три раза больше, чем в его княжестве.

Нет, ну как кстати Шельде выпендрился!

[i] Покладник, он же постельничий — должность придворного.

[ii] Опасная грамота — документ, гарантирующий безопасный проезд, своего рода дипломатический паспорт.

[iii] Вага — весы.

Глава 15. Северная одиссея

До Карго Поля между ночевками еще могли попадаться села и деревни, а уж дальше одна надежда добраться до жилья, пока не упадет ночь. Оттого и лошадей Илюхе дали молодых и крепких, и припасу не пожалели, и проводников выделяли, да еще прибились к его веренице новгородские молодцы, коим тоже было дело у Студеного моря.

Поначалу, в обжитых местах, волки маячили поодаль каравана, но чем северней забирался сын боярский Головня, тем подступали ближе. И вот, когда до Шенкурского посада оставалось полдня пути, Головню со товарищи встретила стая голов в сорок, не меньше. Злые и настырные, они развернулись полукругом и понемногу догоняли сани и возки.

Кто мог, вытащил рожны да луки, проверил справу — волк зверь опасный — и ждали. Кони храпели, испуганно косили туда, где над снегом неслись серые тени и рвались вперед. Больше лошадей испугался Ставрос, грек-корабельщик, коего Илюха должен был довезть до места волею великого князя.

— Сколь огромны… — потрясенно вымолвил крючконосый.

— Обычные здесь, — крякнул с облучка ямской возница, — бывают и больше. Н-но!!!

Тренькнула тетива — первая стрела ушла впустую.

— Не стрелять! — крикнул Илюха и повторил, обернувшись в другую сторону с шедших посреди саней. — Подпускай ближе, бей только наверняка!

С волками он имел дело с детства, лесов и в родном Ополье хватало, но здешние действительно были зело велики, особенно вожак с подпалинами на боках.

Снова щелкнул лук и Головня собрался было наорать на нарушившего приказ, но увидел, как сбился с хода и покатился кубарем поймавший стрелу матерый волчара. С задних саней ощерился крепкими желтоватыми зубами крещеный татарчонок Аким:

— Не боись, бачка, сызмальства промаха не даю!

Но волков это не остановило, они все так же целеустремленно, сверкая круглыми желтыми глазами мчались по бокам каравана, отчего кони плохо слушались возниц и норовили прямо выпрыгнуть из постромок.

Вырвавшийся вровень с последними санями волк-переярок наддал и уже подобрался, норовя прыгнуть на лошадь, но возница привстал и жахнул наглую зверюгу кнутом, сбив его с хода. Волк споткнулся, покатился кубарем под лапы своры, на мгновение возникла куча-мала, но старшие цапнули молодняк клыками раз, другой и восстановили порядок.

— Давай! — гаркнул что было сил Головня, когда стая подобралась на десяток саженей.

Три стрелы ушли мимо, но две попали — серые клубки с визгом отстали от погони. Подпалый вожак, углядев впереди большую прогалину, даже поле, принялся издалека обходить караван, чтобы зайти с головы.

«Умен, дьявол! Пугнет передних лошадей, вспятит и зарежет!» — успел подумать Илюха, но беда пришла сзади, где возница не совладал с упряжью и без того напуганный волками и криками людей конь заступил постромки, запутался, подсек ногу и… свалился.

— Стой! Стой! — заполошно кричал возница, а Аким, ругаясь по-татарски, все так же высаживал стрелу за стрелой.

— Стой! Лошадей береги! — сиганул в снег Илюха, ухватив сулицу.

От толчка сани вильнули, затем подпрыгнули на ухабе и, прежде чем они остановились, в сугроб выпал Ставрос. Он сразу же заверещал на греческом «Кирие элейсон ме, Кирие элейсон ме!», и Головня на бегу отстранено успел подумать, что грек беспрестанно повторяет Иисусову молитву — «Господи, помилуй!».

Сбоку напрыгнул прибылой волк, почти щенок, и Головня успел принять не нажившего ума зверя на острие сулицы и отбросить завизжавшее тело в сторону, когда его нагнал Затока Ноздрев, успевший опустошить колчан.

Втроем с Акимом они сошлись с волками у лежавшего на боку и бешено бившего копытами коня, но волков просто было больше — один поднырнул, метнулся к жертве и одним ударом лапы распорол горло. Истошный конский визг резанул уши, не снег хлестнула тугая струя крови. Волки, бросив все, кинулись к туше и мгновенно разволокли еще подрагивающую плоть на парящие куски — мясо, кишки, печень… Рыкнул вожак, пробиваясь к своей доле и сверкая круглыми желтыми глазами.

Илюха зло сплюнул, но, оглядев поле, выдохнул — десятка два волков издыхали или уже подохли на коротком пути от леса, зарезанный конь успел-таки раскроить башку двум или трем хищникам, сзади люди Головни широкой цепью гнали последних волков, не успевших дорваться до мяса и били им вслед стрелами.

Паленый поднял измазанную кровью лобастую морду и прямо посмотрел Илюхе в глаза. Илюха, подняв сулицу, шагнул вперед — волки, недовольно урча и облизываясь, отступили на шаг. Злость от потери хорошего коня заставила Головню сделать еще шаг, но его дернул за плечо сощуривший и без того узкие глаза Аким:

— Не стоит, считай, малой ценой отделались.

Вздохнув, Илья понял, что татарчонок прав — волков можно и добить, но лошадь не вернешь, да и людей потерять можно… Быстро перекидав груз с саней, повыдергивав стрелы, до которых было проще добраться и оставив позади почти объеденный скелет, они снова тронулись вперед, ругаясь и хвастаясь…

Но взгляд вожака, издевательски-наглый, Илюха запомнил.

В путешествие к самому Студеному морю сын боярский Головня попал неспроста. Так его расхвалили владыко Авраамий и Симеон-иеромонах, что покоя с возвращения в Москву и не было. То розыск Шемяки по делам Шуйских, где пришлось и кое-кого из суздальской родни прищемить, то учеба в Андрониковом монастыре под полурусский язык греков-номикосов, то поездка с Фомой Хлусом дабы сдать бывшего митрополита «за приставы»…

Умеет князь своих верных слуг нагрузить так, что не вздохнешь — но зато и награждает щедро. Илюха поерзал, теплее укутываясь в медвежью полость и вспоминая новообретенную вотчину, отобранную Василием Васильевичем у казненного злодея Чуркина, терем свежесрубленый и радость мужиков, с которых сняли непосильные оброки. Работы еще непочатый край, но опять же, княжьей волей туда приехал монах от самого Дионисия, троицкого келаря, налаживать хозяйство. Ну, не только к нему, еще и к Добрынским и к прочим соседям, но к Илюхе первому.

Потому как Илюха теперь старым слогом покладник, а новым — постельничий. Да и обилия князь не пожалел — почитай, вся одежка, от исподнего до кафтана и медвежьей шубы новая, на Хамовном дворе сотканная и сшитая в мастерских великой княгини. И сабля доброго устюжского уклада тоже новая, а что в простых ножнах — дело наживное, серебро у Головни теперь водилось, можно заказать покрасивее, как вернется.