И я не поручусь, что хозяин эти камушки потерял, мог и продать в минуту трудную. Как и те, которых не хватает в рукоятке дорогой арабской сабли.

Касым смотрелся куда лучше, особенно из-за игравшего золотыми отблесками хорезмийского доспеха. Да и зеленый халат с соболиной оторочкой выглядел авантажнее, разве что перстней маловато, не по шесть штук на руке, как у ордынцев, а всего два, с изумрудом и крупным сапифром. Ну и сабля у него не такая знаменитая, не дамаск, а устюжский уклад, но это мы еще посмотрим, что круче.

Трое послов, оставив во дворе свиту и косолапя кривыми от бесконечной верховой езды ногами, взобрались в летний терем.

— Великий хан Сеид-Ахмет шлет свое благоволение русскому улусу, — по обычаю витиевато начал ходжа. — Неисчислимые тумены повелителя готовы обрушится на неверных ляхов, но война будет трудной и повелитель требует уплаты выхода за три года.

Все трое держались надменно и узкими своими глазами обшаривали палату, будто примериваясь, какие ценности выносить в первую очередь. Но я, честно говоря, ожидал большего напора и размаха требований. Очень они мне напомнили «стрелки» девяностых, когда сторона пытается взять не силой, не понятиями, а нахрапом. И прямо засвербело внутри отмочить что-нибудь вроде «А Саид-Ахмеду мазь от геморроя втирай и скажи, чтобы больше хомячков не присылал». Пришлось стиснуть зубы, и слушать прения сторон.

— Казна княжества пуста, все союзнику великого хана и нашему брату Шемяке ушло.

Что было совсем недалеко от правды — Димины эскапады обходились весьма дорого.

— Противу ляхов сил нужно больше, а коли недостанет, то и добычи тож.

Татары возражали, и даже требовали, но я чуял, что по факту они выпрашивают и не очень-то надеются на положительный исход. Будто послали их на дурачка — а вдруг выгорит? С главной целью подтвердить, что княжество Московское обеспечит фланг и удержит Казань от нападений на саид-ахметовы кочевья, когда вся орда будет на западе.

И мы плавно свернули говорильню и перешли ко второму и третьему актам марлезонского балета — пиру и вручению подарков.

— Пожалуйте гости дорогие, сделайте честь, отведайте, что Бог послал.

В тот день бог послал великому князю московскому на обед несколько бутылок с настойками и мальвазией, грибочки в шести видах и студень в трех, переславскую селедку и волжскую стерлядь, наваристые шти с мясом и куриную лапшу, цельных запеченных кабанов и десятки перепелок, узвары из яблок, груш и вишни, не считая заедок, каш, блинов и киселей.

Наяривали гудошники и домрачеи, голосили песельники — Ремез не только охальничал и по городу шлялся, но и весьма успешно выполнял функции главы придворной капеллы.

Между блюдами несли подарки — лисьи и бобровые меха, с небольшими вкраплениями куниц и полным отсутствием соболей, гусское стекло — зеленые достаканы, молочно-белые пиалы и прозрачные чарки, гжельские поливные блюда. Особо гости порадовались трем ловчим кречетам. Нервничая от шума, птицы впивались когтями в толстые кожаные перчатки сокольничих и вертели головами с надетыми на глаза клобучками, и соколов тут же от греха подальше унесли обратно и передали посольским сопровождающим.

За едой послы еще пару раз заговаривали о выходе, но все дружно стояли на том, что все наличные деньги уже отданы на войну с Польшей, подливали и потчевали.

Пили много, за здоровье великого хана и его послов, за нерушимую русско-татарскую дружбу, за победу над ляхами и мятежной Литвой — и ордынцы нисколько не уступали русским, благо над ними не бдело неусыпное око мусульманских улемов. Но, в отличие от хозяев, непривычные к московскому питью послы (а им специально подавали настойки крепленые) быстро хмелели.

Бояре усмехались в бороды, глядя, как гости проносят пиалы мимо рта, капают жиром на дорогие халаты, бахвалятся, облизывают толстые пальцы, как сожрали кабана целиком, и при этом равно пьют, пьют, пьют, невзирая на запреты пророка…

Захмелевших до потери пульса ордынцев со всем бережением подняли на руки и снесли в выделенные посольству палаты, где и сдали на руки прочим татарам, заодно одарили и всех приехавших всякой мелочью.

А мы, несмотря на шум в головах, сошлись всем синклитом.

— Скажи, Юрий Патрикеевич, показалось мне или нет в ордынцах уверенности?

Старший Патрикеев подумал и согласился:

— Размаху прежнего нет. Вот, бывало, приедут, так им и коней и баранов целиком запекали, и меды стоялые, и фряжское вино, и осетров саженных, и гусей-лебедей несли, а им все мало, будто в степи не кормят.

— И даров ныне куда меньше прежнего, — поддакнул Добрынский, — отец баял, чего только при князь-Дмитрии ханскому посланцу Сарыхозе не досталось: кольца, кони, чары серебряные, брони…

Я криво усмехнулся — вот уж хрен. Даже серебро туда-сюда, но дарить извечному врагу оружие и доспехи?

— …сбруя в серебре, седла золоченые, белого медведя шкуры, шубы не по одной… — продолжал азартно перечислять Федор Константиныч.

— То есть ныне удоволились малым? — подняв руку, остановил я поток воспоминаний.

— Так, княже.

— Ну и хорошо, завтра с похмела отправим их обратно, пусть сами думают, как оправдаться перед Саид-Ахметом.

Дорогих гостей провожал и Касым, в шелковых одеждах и новом халате, с легкой кривой хорезмийской саблей, на украшение которой ушло не меньше полупуда самоцветов — пусть видят, что царевич живет богато.

Весь вчерашний вечер мои дворские вместе с празднично приодетыми касымовскими татарами гуляли с ордынскими — негоже оставлять свиту без внимания, когда начальники веселятся. И рубль за сто, у гостей затеплилась мыслишка, что служить московскому князю выгодней, чем класть голову в степи за интерес не шибко законного хана.

Налили Ходже-Иксару, Али-Кутлую и Газимурзе стремянную, приворотную и закурганную, насыпали еще подарочков и кормов в дорогу и помахали платочком со стен, глядя, как они переправляются через разлившуюся Москву-реку.

Времени до вечера хватило только с игуменами Григорием и Варлаамом поговорить. Уж не знаю, чем их Дима вразумил, но отцы практически принесли оммаж — коли поставят их на кафедры епископские, будут твердо руку великого князя (точнее, двух) держать.

Утром поехал в Кремль.

Через Кулишки на Варьскую улицу, через посад на Великую, через Торг с его вечным мельтешением. Пожалуй, пора его расширять, не дожидаясь пожара — народу-то вон сколько прибавило! Купцы ливонские, казанские, персидские, сурожские, валашские и бог весть еще какие. Сказывают, даже индус один (а может, и не индус — плоховато у нас еще с этнографией) добрался, но я в своих метаниях его не застал.

Там, где впоследствии будет Лобное место, некий попик в поношенной, но относительно чистой рясе, собирал милостыню, рассказывая об ужасах латинских. Мы с