– Ладно, – сказал вдруг Довлатов.

Он по-прежнему сидел напротив Коли, но голос его приплыл издалека.

– Опубликую я твой рассказ, только гонорара не жди. У меня с приятелем теперь журнал, только мы прогораем потихоньку. Денег нет даже за аренду офиса на Таймс-сквер платить. Слава богу, хоть в России меня начали издавать, но все деньги, что оттуда получаю, уходят на поддержание журнала.

Ирина Витальевна, увидев на пороге вернувшегося домой сына, всплеснула руками:

– Что с тобой?

– Все нормально, – ответил Коля и попытался улыбнуться.

– Ты себя видел?

– А где меня показывали?

– В зеркало посмотри на свое лицо.

Николай взглянул в зеркало, попытался подмигнуть своему отражению и чуть не упал.

– Я с Довлатовым встречался, – объяснил он, – Сергей Донатович обещал мой рассказ опубликовать.

– Да врет он все. Ему только повод нужен, чтобы напиться лишний раз. Надеюсь, не ты ему выпивку оплачивал?

Коля скрылся в своей комнате и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Мгновенно уснул и пришел в себя только ночью. Голова болела, было обидно и горько от того, что мать, скорее всего, права.

Сергей Донатович обманул только в одном: гонорар он выплатил, дав Николаю сто долларов.

– Пиши, – сказал он, – как ни странно, твой рассказ людям понравился. Может, я еще что-то твое смогу опубликовать. А если на книгу хватит, то с русскими издателями познакомлю.

Сто долларов Николай отправил отцу в Петербург. В почтовом уведомлении сообщил, что эти деньги он заработал за публикацию первого своего рассказа.

Знакомство с Сергеем Донатовичем продолжилось, хотя встречался с ним Николай не так уж и часто. Узнав, что Коля начал сочинять на английском, Довлатов сказал ему:

– Ну и дурак. В Америке нет литературы. И не было никогда. Потому что души у них нет. Весь мир знает, что существует русская душа, хотя точно никто не понимает, что это такое. А где ты слышал, понятие «американская душа» или, скажем, «французская»? У них «душа» и «дух» – одно и то же слово. А у нас «душа» – индивидуальное, а «дух» – всеобщее. Понял?

Николай кивнул.

Довлатов посмотрел ему в глаза.

– Ни черта ты не понял, – сказал он. Махнул рукой и тут же процитировал: – Здесь русский дух, здесь Русью пахнет.

Он оглянулся. Они сидели в том же баре, где состоялась их первая встреча.

– А теперь понюхай! – приказал Сергей Донатович. – Учуял? Здесь не пахнет, здесь воняет! Пойдем отсюда.

Они шли по бесконечно длинной стрит. Потом Довлатов указал Коле на скамейку.

– Моя любимая, – сказал он, – почти такая, на каких я в Ленинграде любил сиживать. Возьмем, бывало, с твоим отцом портвешка. Или нет, Сашка домой обычно спешил. Но мы или с Бродским, или с Рейном, может, с Глебом Горбовским усядемся, из горла портвейн тянем и о литературе толкуем. А о чем, скажем, с Горбовским говорить? Он, как напьется, так сразу на пол ложится. Или на землю. Кто знает о нем? Хотя одна строчка его стихов в России известна каждому: «Когда качаются фонарики ночные…» Это уже счастье: сдохнешь, а после тебя что-то осталось. Мы часто на эту тему размышляли. Нищие и талантливые. А в этой румяной и пухлощекой Америке все писатели – графоманы.

– А Хемингуэй? – осторожно поинтересовался Николай.

– Как раз Хемингуэй самый вредный. В СССР как только его книги издавать стали, то все под него строчить начали. Фразы незаконченные, короткие, нет ни сложносочиненных, ни сложноподчиненных – так излагает, словно сбегал куда-то, подглядел что-то и пересказывает кому-то, не успев отдышаться. Вот и хиреть стала великая русская литература, хотя, если честно, литературный язык – не самое главное для творчества. Главное – твоя собственная душа и душа того, кто книгу твою читать будет. Ты ведь не для себя сочиняешь. За столом, когда сидишь и строчишь что-то, все равно в окно поглядываешь: потому что все, о чем пишешь, не внутри тебя, а снаружи. И душа твоя снаружи. Вот почему я сажусь на скамеечку и думаю о людях, которые мимо проходят. Здесь ли они идут или в другом городе – в Питере, например, мимо моих скамеек. У каждого своя жизнь и свои мечты, которыми никто не собирается делиться. Так что, если захочешь пообщаться, звони – будем на этой скамеечке встречаться…

Довлатов и умер на той скамейке, дожидаясь Николая, а Николай и не мог в тот день прийти: к нему как раз с первым визитом ввалилась будущая жена с початой бутылкой «Бифитера».

Утром Алиса решила подольше поспать, а Николай стал собираться в город.

– Мне это уже надоело, – произнесла она, не отрывая голову от подушки, – ты мотаешься целыми днями неизвестно где.

– У меня работа, – объяснил Николай.

– Какая еще работа? Пиши книжки здесь! Или ты о своей комиссии говоришь? Забудь про нее!

– Но ведь и ты тоже до глубокого вечера порой пропадаешь.

– Не надо сравнивать – у меня ответственность за коллектив, за дело, которое я начала и которое, кроме меня, некому раскрутить.

– А зачем крутить дела? Достаточно любить свою работу, и тогда она ответит взаимностью. Если нужны деньги, возьми у меня, сколько тебе надо.

– Никогда я у тебя ничего просить не буду. По многим причинам: во-первых, не хочу быть от тебя зависимой, а во-вторых, столько, сколько мне нужно денег, у тебя никогда не бу-удет!

Последнее слово она протянула, уже сидя в постели и потягиваясь. Произнесла так буднично, словно Алиса заранее знала, была убеждена и теперь даже смирилась с тем, что Торганов всю жизнь останется нищим и никчемным человеком, который не сможет удовлетворять все ее потребности. Это больно кольнуло. Так, словно он вернулся в свою прошлую жизнь, где действительно была нищета и Джозефина, мечтавшая о богатстве.

Алиса поднялась с кровати. На ней был только черный шелковый топик на бретельках – коротенький, едва прикрывающий проколотый пупок, в котором поблескивала змейка из белого золота с бриллиантовой крошкой и рубиновой короной. Николай посмотрел на Алису. Трудно было оторвать взгляд, а еще труднее – долго обижаться на эту красавицу.

– Ну, чем я хуже Мишел Майлз? – шепнула она, обнимая и прижимаясь к Торганову всем телом.

Вдруг он вспомнил сисястую редакторшу, и снова обида кольнула сердце. Что они все так вцепились в Мишел! Вполне вероятно, что Алиса уже связалась с миссис Майлз и договорилась о ее визите в Москву, теперь она хочет сказать об этом и Николаю, но сдерживается. Сюрприз хочет сделать. Или, как преподнесла это редакторша, «сюпрайз».

– Задержись хоть на полчасика, – попросила Алиса.

Он остался на два часа, потому что утро еще только начиналось, а с утра у Шамина заседание в суде, которое продлится долго.