Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот еще что: в последнем письме Татьяна сообщила, что краем глаза на столе инспектора по режиму видела книгу Николая Торганова «Тихий ангел» и очень просила меня прислать ее, если получится. В следующей посылке отправлю.
– Может, я сам отвезу ей? – предложил Николай.
Шамин усмехнулся:
– Как вы это себе представляете?
– Не забывайте, что я – член Комиссии по помилованию при президенте России.
– Разрешение на свидание может дать только кто-нибудь из высокопоставленных чиновников Минюста, а те найдут кучу причин, чтобы отказать или просто затянуть с принятием решения. Вы будете ждать ровно столько времени, сколько вам потребуется, чтобы забыть о своей просьбе.
– Если я обращусь напрямую к заместителю министра Парфенову?
– А вы его достаточно хорошо знаете?
– Знаю, но не очень хорошо, а вот его жену Светлану…
Торганов понял, что проговорился ненароком, и замолчал.
– Для посещения колонии вам потребуется веская причина, – произнес Алексей Романович.
– Более веской, чем писательское любопытство, я не смогу придумать. И потом, я не буду говорить ему, что собираюсь повидаться с Рощиной.
– Парфенову писательское любопытство покажется забавным поводом. Молодому симпатичному писателю захотелось посетить с экскурсией колонию для самых страшных женщин страны!
Николаю показалось, что Шамин иронизирует, и потому сказал:
– Кроме того, заместителю министра известно, что мой отец – работник секретариата президента.
– Это действительно так? – не поверил адвокат.
Торганов кивнул.
– Тогда мы сможем поработать и в другом направлении, но только в таком случае мы рискуем уже не собой, а карьерой вашего отца. Мне кажется, что силы, нам противостоящие, гораздо могущественнее, чем наши собственные возможности и возможности всех наших родственников и друзей.
– Но вы же в одиночку пытались помочь Татьяне?
И тут Николая осенило. Ему вдруг стало ясно, почему Алексей Романович с такой страстью добивается справедливости.
– Только не обижайтесь, – произнес Торганов, – но я хочу задать один вопрос. Можете не отвечать, если он покажется вам бестактным. Простите, но вы влюблены в Рощину?
Шамин посмотрел внимательно в глаза Николая, словно раздумывая – отвечать честно или промолчать, а потом кивнул.
– Я люблю ее. Уже почти пятнадцать лет – с того самого мгновения, как увидел впервые. У матери был день рождения, пришли подруги, а бабушка Тани привела ее с собой. Я вошел в квартиру и услышал, как кто-то играет на пианино, причем здорово. Заглянул в комнату и увидел девушку, почти девочку. Вот с той поры и люблю. Мне казалось, что шансов никаких, потому что я старше ее на пятнадцать лет. А потом она вышла замуж за Рощина – моего ровесника, кстати.
Следующее заседание Комиссии по помилованию должно было состояться в сентябре. Впервые Торганов присутствовал бы на нем в качестве полноправного члена. Именно на этом заседании Николай решил поставить вопрос о помиловании Рощиной. Он планировал принести документы, свидетельствующие о ее невиновности, а главное, привести Шамина, который смог бы рассказать обо всем, произошедшем в ту летнюю ночь, подробно и убедительно. Правда, сам Алексей Романович считал, что никто ему выступить не даст.
Академику Локоткову решили пока ничего не докладывать. Как поведет себя Василий Ионович, неизвестно, но информация может просочиться, а потом начнется такое противодействие, что Николай проклянет тот день, когда дал согласие на участие в комиссии. Так сказал Шамин.
Все, что касалось этого дела, адвокат принимал близко к сердцу. Причина теперь Торганову известна. Хотя Николай понимал, что Алексей Романович несколько сгущает краски и порой случайные факты связывает в единую цепь. Ну, может, капитан Рудаков и был убит не случайно, хотя это не доказано. Рыболовы отравились – ну ведь была проведена экспертиза: наверняка она подтвердила наличие в желудках и крови погибших суррогатного алкоголя. Отца Володи Юркова забили ломом, но ведь он и прежде встревал во всякие пьяные драки. Если это заказное убийство, то почему бы не совершить его как-то иначе? Правда, как именно, Торганов не знал. Трудно было поверить, что по одной причине может произойти столько смертей. Очевидно, Шамин свалил все в кучу. И то, что на него самого напали – так это было разбойное нападение с целью завладеть деньгами адвоката, одного из тех, кого в народе и без того не любят. Конечно, Алексей Романович – хороший человек, замечательный даже, но Николай понимал, что в некоторых своих выводах он перегибает палку. После того, как Шамин признался в своей любви к Татьяне, Торганов, сочувствуя своей бывшей однокласснице всей душой, считая ее неспособной на убийство, решил, что виной тому, что дело не было пересмотрено, сам Алексей Романович: по всей видимости, он так носился с идеей заговора, что его начали считать сумасшедшим. Однако реальные факты у него на руках, и Торганов, признавая их убедительность, все же действовать решил иначе, а не так, как они договорились с Алексеем Романовичем.
Конечно, ко всем этим выводам Торганов пришел не сразу. Дня три он все тщательно анализировал, а время для этого было – теперь он безвылазно находился в доме Алисы, сидел за компьютером, работал, общался по телефону с Витальевым. Издательство решило выпустить и другие книги Николая – те, что когда-то были напечатаны русскоязычным издательством в Нью-Йорке. Теперь Григорий Михайлович Витальев не боялся рисковать – писатель Торганов вошел в моду. Николай, слыша доносящийся из телефонной трубки голос, тоже был немного доволен собой. Однако что-то не давало ему заслуженно радоваться жизни, вероятно, ожидание успехов еще более грандиозных. Хотя, скорее всего, этим «чем-то» было все-таки дело Рощиной. С ним надо заканчивать. И потому он решил поговорить с председателем комиссии вопреки договоренности с Шаминым.
Василий Ионович очень обрадовался, когда увидел его в своем кабинете. Перед Локотковым стояла бутылка французского коньяка.
– Как ты вовремя! – обрадовался академик. – А то тут у меня, понимаешь, юбилей, я уж хотел отметить, а одному как-то несподручно…
На самом деле бутылка была уже на треть пуста, и, если судить по блестящим глазам заслуженного человека, коньяк из нее испарился не сам собой.
– И сколько же вам стукнуло? – поинтересовался Торганов.
– Кого стукнула? – не понял Василий Ионович, разливая коньяк по рюмкам.
– Я о вашем юбилее говорю.
– А-а-а, – вспомнил академик. – Точно: ровно шестьдесят лет назад, когда мне было лет, как тебе сейчас, даже меньше, мы как раз проводили опыты с зарином – проверяли степень минимальной концентрации, при которой наступает летальный исход. Я же молодой был, все на себе испытывал. И что удивительно: крысы дохнут, а я живой… Давай за это выпьем!