Потом Николай взял автомобиль Алисы, но не родстер, а ярко-желтый «БМВ», и направился в город. Когда он уже выскочил на оживленную трассу, позвонил Алексей Романович и сообщил, что слушание дела перенесли на два часа дня, потому что обвиняемого не смогли доставить из следственного изолятора, так как не было свободных машин с конвоем.

Времени оставалось предостаточно, и Торганов решил поехать в Мытищинский район.

Дом, в котором жили когда-то Рощины и где произошло убийство, принадлежал теперь другим людям. Торганов не стал выходить из машины, посмотрел на высокий забор из красного кирпича, на глухие металлические ворота – здания почти не было видно, только конек крыши торчал из-за забора.

Николай развернул машину, но не уехал сразу, решил посмотреть на противоположный дом – тот самый, где Шамин нашел первых свидетелей. Этот участок был огорожен решеткой из толстых металлических прутьев, и не похоже, чтобы за нею жили скромные пенсионеры. Дом, скорее всего, тоже продан и перестроен. Во дворе стоял молодой человек, точнее, не стоял, а без остановки поднимал над головой две гири. Увидев, что за ним наблюдают из дорогого автомобиля, опустил гири к плечам, подошел к решетке и обратился к Торганову:

– Что, братан, ищешь кого?

– Как к Вешкам проехать?

Молодой человек протянул руку вперед и гирей показал направление, явно довольный подобной демонстрацией своей мощи:

– Все время прямо, а потом два раза повернешь и на дорогу выедешь. А там мимо озера – вот тебе и Вешки. Усек?

Николай поблагодарил и отправился в указанном направлении. Когда за придорожными кустами начала проблескивать поверхность воды, Торганов остановил автомобиль и вышел, перепрыгнул через неширокую канаву и тут же попал на тропинку. Похоже было, что именно в этом месте дорога ближе всего подходила к озеру, а следовательно, где-то именно здесь был убит Суркис.

Ярко светило солнце, кричали и свистели птицы, ветер поднимал на озере мелкую рябь – все спокойно и совершенно по-летнему; только внимательный взгляд мог заметить редкий желтеющий лист на пышных березах, усталую высокую траву, склонившуюся к земле, и голые головки последних одуванчиков. Осень приближалась как неизбежность. Все повторяется, и все начинается вновь. Ничего не меняется – только времена года. Николай смотрел вокруг себя и представлял, как ровно восемь лет назад вот так же стоял здесь Шамин и смотрел на все это. Скорее всего, не стоял, а искал. Но теперь-то искать нечего. Раз так, то, значит, нет никакой надежды что-то изменить.

У воды на камне сидел молодой человек лет двадцати в пятнистой камуфляжной куртке с капюшоном. Когда Торганов подошел ближе, парень бросил на него короткий взгляд и тут же отвернулся к воде. Возле камня лежали несколько пустых пивных бутылок. А чем черт не шутит?

– Юрков! – позвал его Николай зачем-то. – Володя!

Парень обернулся и начал разглядывать Торганова, пытаясь узнать.

– Чего надо? – спросил он.

– Да, ничего, собственно, – пожал плечами Торганов, – просто смотрю.

– Смотри в другую сторону.

– Мне почему-то казалось, что ты летчиком стал.

– Да пошел ты, – бросил парень, глядя на воду.

Николай вернулся к машине, не понимая себя самого – зачем подошел, зачем пытался заговорить с человеком, которого не знал, что хотел выяснить, в чем убедиться? И что вообще он знает о мире, окружающем его?

В Вешках Торганов решил не задерживаться, проехал мимо домов, садов. Над заборами склонились ветви яблонь с мелкими бледными плодами. Потом дорога потянулась вдоль перелеска, вышла на открытое неровное пространство, над которым возвышалась полоса Кольцевой автострады. По ней тянулся поток машин. Николай заглушил двигатель и наблюдал молча за потоком, просто смотрел перед собой без всякой мысли, словно мимо проносилось время, до которого ему самому не было никакого дела. На капот «БМВ» опустилась сорока, покосилась на лобовое стекло, как будто пыталась разглядеть человека, сидящего за рулем, прыгнула и взлетела, унося с собой кусок вечности.

«Что я здесь и откуда? – пронеслось в голове Торганова. – Кому я нужен в этом мире, где все происходит не так, как хотелось бы мне? Почему я, еще недавно довольный своей жизнью, сижу в чужой машине, остановленной на пыльной обочине возле луга, на котором не растут цветы и над которым не летают стрижи и ласточки? Что потерял я в этом равнодушном пространстве?»

Та ли это страна, которую он мечтал увидеть и которую не узнал? Страна, не узнавшая его и не принявшая – словно старый дом детства, где знаком каждый угол и каждая ступенька, стоит теперь, пропахший гнилью и плесенью? В нем никто теперь не живет, он не хочет пускать на свой порог человека, готового задохнуться запахом своего прежнего счастья.

Мохнатый серый мотылек бился о стекло машины, и какая-то фраза стучалась в мозг Торганова – настолько знакомая и запавшая так глубоко в сознание Николая, что он пытался вспомнить специально, но всплывали отдельные слова, а не мысль целиком. Кто же высказал ее? Кто-то великий и мудрый – такой добрый человек, каким Торганову не стать никогда. Может быть, еще в детстве отец читал ему какую-то книгу, а он потом сам взял ее с полки, чтобы посмотреть в одиночестве, но ничего не понял и восхитился простотой мысли, от которой сдавило душу, а не сознание.

«Счастливую и великую родину любить – невелика вещь. Мы должны ее любить именно тогда, когда она слаба, мала и унижена, глупа, наконец, даже порочна. Именно, именно, когда наша «мать» пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, – мы и не должны отходить от нее…»

Кажется, это написал Василий Розанов. Отец эти слова произнес вслух, повторил, а потом протянул книгу Коле: «Посмотри сам!»

Куда ехать теперь?

Процесс, на котором Шамин выступал в качестве защитника, продлился недолго. Перед началом заседания женщина-судья пригласила Алексея Романовича и прокурора в пустой зал судебных заседаний. Прокурор сказал, что не будет требовать сурового наказания. Но и Шамин не должен добиваться оправдательного приговора, так как в таком случае придется возбуждать уголовное дело против троих милиционеров за превышение власти и нанесение телесных повреждений средней тяжести.

– Но ведь они виновны, – удивился Алексей Романович.

– Согласен, – кивнул прокурор, – это не очень достойные люди. Но другие в милиции не служат. Где вы видели порядочных милиционеров? Они же не убили его, и ладно. Вот если бы забили дубинками до смерти…

– А если они забьют кого-нибудь другого, убежденные в своей безнаказанности? – спросил адвокат.

Напрасно спросил.

– Думайте скорее, – поторопила Шамина судья, – у меня на сегодня еще три заседания запланировано.

– Сколько? – спросил Алексей Романович у прокурора.

– С учетом личности подсудимого, принимая во внимание положительные характеристики и то, что это первая судимость, я попрошу год условно.