– Где турки?

– Здесь двое, господин: один на кровати слева и один за ним.

Сеит, не зная, что делать дальше, глубоко вздохнул, затем отправился к кроватям турецких пленных. Один из них был почти ребенком, на вид тринадцати или четырнадцати лет. Он выглядел сломленным и растерянным. А может быть, повязка на его голове создавала такое впечатление. Пленный смотрел на свои сцепленные руки, не поднимая головы.

Второму было около тридцати. Даже покорный вид, обычный для пленных, не стер его горделивых манер. Его густые волосы и усы были черными. На лице заметно выделялись большие внимательные глаза и нос с горбинкой. Он был худ. Заметив глубокую ямку на подбородке этого человека, Сеит машинально потрогал свою. Он смотрел на лицо, очень похожее на его собственное, упрямое и решительное. Он чувствовал симпатию к этому турку, смотревшему на него пристальным взглядом. Сеит медленно подошел к кровати, все еще не находя, что сказать. Пленный, полулежавший на постели, опершись спиной об изголовье, сделал неловкое движение и тихо спросил:

– Ты пришел, чтобы отправить меня отсюда?

Странно, он говорил на хорошем русском. Сеит не мог решить, говорить ли с ним по-турецки. Русская речь разрешила затруднение. Сеит ответил:

– Нет, я не знаю. Не имею понятия, когда и куда вас отправят.

Внутренний голос подсказывал ему уйти немедленно, хотя что-то подталкивало поговорить с этим человеком, к которому его почему-то тянуло, как если бы он знал его многие годы. Сознавая, что привлекает внимание других пленных и караула, Сеит продолжал, осторожно выбирая слова:

– Я пришел к тебе, потому что думал, что ты похож на кого-то, кого я знаю. Могу я узнать, кто ты?

– Капитан Али Нихат… – турок запнулся, а затем добавил с самоиронией: – Турецкий военнопленный капитан Али Нихат…

В его сарказме звучала тоска.

Другие пленники, ничего не знавшие о своей дальнейшей судьбе, продолжали внимательно, затаив дыхание, следить за тем, как их товарищ, турецкий офицер, разговаривает с русским. Любопытство, отражавшееся на их лицах, усиливалось тем, что они не понимали языка. Они изо всех сил старались понять, чем вызвано любопытство русского.

– Из какого района турецкой империи ты родом?

Непреклонность и гордость, мелькнувшие в глазах турка, смешались с тоской по родине и семье. Его голос дрогнул, когда он ответил:

– Стамбул… Стамбул.

– Ты женат?

– Да, – капитан Али Нихат почувствовал тепло и симпатию к врагу, который стоял перед ним. Он не чувствовал никакой угрозы в любопытстве этого русского и с удвольствием отвечал: – Да, я женат. У меня дочь четырех лет.

Немного поколебавшись, он вынул несколько фотографий из-под подушки и показал их Сеиту:

– Это мои жена и дочь. Они ждут моего возвращения. Я считаю себя счастливчиком, потому что мне повезло сохранить их фотографии. Пленникам редко выпадает такая удача.

Сеит присел на край его кровати, рассматривая фотографии. Он спросил:

– Где тебя взяли в плен?

– Я врач. Я был в лазарете прямо за передовой. Главное, где я сейчас, как ты думаешь?

Глаза капитана Али Нихата требовали ответа. Пряча взгляд, Сеит пробормотал:

– В плену…

Мысль об общем происхождении, о том, что он сам, крымский татарин, человек края, несколько веков назад бывшего частью Османской империи, беспокоила его. Он попытался улыбнуться, повернувшись к капитану, и сказал:

– Берегите себя. Я надеюсь, вы вернетесь на родину живым и здоровым и скоро встретитесь со своей семьей.

Подойдя к двери, он услышал голос пленного:

– Могу я узнать ваше имя?

Сеит на мгновение остановился, но не смог найти сил ответить.

Неделю спустя поступил приказ о полной эвакуации лагеря. Оставшееся военное снаряжение погрузили на телеги, лошадей, мулов и ослов. Сеит ждал транспорт перед пустыми бараками. Стоял холодный солнечный сухой день. Все кончалось. Дни снега, льда, крови, запаха пороха, смерти, страданий обратились в сон, в плохой сон. Молодой доктор упаковал свой чемодан. Выходя из помещения, он отдал Сеиту честь, как обычно, пошутив:

– Доброе утро, Эминов! Прекрасный день для поездки, не правда ли? Чего нам еще желать?

Он махнул в сторону пленных, построенных перед бараком, и, понизив голос, сказал:

– За этих бедолаг я рад особенно. Им еще только предстоит путешествие в ужасные холода.

Турецкие, немецкие и венгерские пленные фотографировались на память с русской медсестрой, которая ухаживала за ними. Медсестра, одетая в черное платье с белым фартуком, в монашеском головном уборе на голове и в грубых черных ботах, позировала фотографу с широкой улыбкой на лице. Она была, наверное, единственным другом этим двадцати девяти пленным. Она была молодой и довольно полной, казалось, что ее крупные черты полны здоровья. Однако на самом деле она была так же слаба и голодна, как ее пациенты. Группа заняла свои места на ступеньках перед бараком, а молоденькую медсестру усадили на единственную скамейку в середине первого ряда. Молоденький турок стоял рядом с ней. Он был в потрепанной военной форме. Сеит удивленно спросил себя, как этот ребенок, стоявший сейчас навытяжку для фотографии, оказался на поле боя. Сердце защемило, и Сеит горько усмехнулся. Все пленные надели свою потрепанную и грязную военную форму. Двое были в гражданском. Сеит знал, что всех их ждет тяжелый и трудный путь, в конце которого у них не будет ни сапог, ни ботинок, ни, может быть, жизни. Одна мысль о Сибири и ее ледяных ветрах заставила Сеита содрогнуться. Многие ли из них дойдут, подумал он. На длинных этапах больных и просто упавших бросают. Молодой турок и немец постарше, в штатском, стоявший за ним, возможно, не доживут до лета. Именно в этот момент фотограф сделал снимок. Все, кроме Али Нихата, смотрели прямо в камеру. Сеит заметил, что взгляд капитана прикован к нему.

Транспорт был готов: подъехала повозка. Сеит попрощался с молодым веселым врачом и залез в повозку с помощью своих солдат. Пленные тоже построились, готовясь к отправке. Когда повозка проезжала мимо них, Сеит приказал вознице остановиться. Он смотрел на лица людей, обеспокоенных и неуверенных в своем будущем. Оказавшись лицом к лицу с Али Нихатом, Сеит отдал ему честь:

– Храни вас Аллах, господин капитан.

Капитан Али Нихат растерянно и задумчиво смотрел вслед катившейся по слякоти повозке, пока она не скрылась.

На ближайшем к покинутому лагерю полустанке Сеиту удалось сесть на поезд, и теперь из окна вагона он с ужасом взирал на окрестности. Сельская идиллия русских народных песен с их румяными красавицами, добрыми молодцами, одним словом, красота деревни стерлась, не оставив и следа. Каждую станцию осаждали плотные толпы, дожидавшиеся поезда. Когда поезд прибывал, начиналась давка и драка за место в вагоне. Вагоны уходили переполненными. Вонь внутри стояла невыносимая. Свежий воздух был роскошью. Солдаты и офицеры, кто, как Сеит, возвращался с фронта, были в меньшинстве. В основном вагоны штурмовали крестьяне, убегавшие от красных. Они ехали в чужие края, возможно, навсегда. Они везли с собой все свои пожитки и перепуганных детей, которые цеплялись за материнские юбки или сидели на руках родителей. У многих малышей за плечами были маленькие узелки с вещами – дети тоже несли всю тяжесть ужасного пути.