Репутацию одной из самых суровых пустынь мира Такламакан получил вполне заслуженно. На земле мало других мест, где разница между количеством выпадавших осадков и испарением влаги была бы столь разительной. В восточной части пустыни среднегодовое количество осадков меньше 10 мм, в то время как потенциальное испарение достигает 2900 мм в год. Здесь даже существует такой феномен, как «дьяволов дождь», когда немногие выпавшие капли испаряются еще до того, как долетят до земли. Летом температура на поверхности песков достигает 80 °C, а зимой редко бывает выше нуля.

Однако существует еще одна интерпретация слова «такламакан»: виноградник. Возможно, она, кажущаяся сегодня несообразной, когда-то полностью соответствовала описанию цветущих городов-оазисов. Две тысячи лет назад климат был во многом другим. Как жемчужины в ожерелье, плодородные оазисы выстроились вдоль Шелкового пути, и жизнь в них начала замирать не ранее IX века, в результате усиления засушливого климата в Центральной Азии, а также крушения империй Китая и Тибета. Благодаря сложной ирригационной системе города могли поддерживать жизнь людей, противостоя иссушающему зною и непрерывно наползающим пескам. Сегодня там, где когда-то шли тяжело нагруженные караваны, царит молчание песчаного океана. Но именно благодаря столь сухому климату руины Нии и Лоуланя и лежащие в них сокровища смогли сохраниться.

— У этой пустыни есть и китайское название, — добавляет Шэн, — Лю-Ша, означает «странствующие пески» (вариант — «шесть дьяволов». — Примеч. пер.).

Из-за постоянно дующих северо-восточных ветров некоторые из песчаных барханов движутся на юг со скоростью до 50 м в год. Та дорога, по которой мы ехали, 1600 лет назад пролегала на 60 км южнее.

Вечером мы добрались до Миньфэна, где время, кажется, остановилось году так в 1970-м. На главной площади стояла трехметровая каменная стела, прославляющая достижения «культурной революции» китайскими иероглифами и кириллицей. Эта стела под стать громадной каменной статуе «великого кормчего» Мао Цзэдуна в Кашгаре. До конца 1970-х такие статуи в Китае стояли повсюду, но с тех пор их в основном снесли — везде, кроме Синьцзяна. Возможно, горожане предвидели, что их статуя станет туристической достопримечательностью.

Во всяком случае, очень немногие туристы приезжали в Миньфэн до нас — если вообще приезжали. Как только мы с Жаном Даниэлем выбрались из грузовика, вокруг нас собралась большая толпа. Сотни людей оборачивались поглазеть на двух длинноносых «иностранских чертей». Дважды мы становились виновниками дорожных заторов, поскольку возницы тележек, влекомых ослами или быками, велосипедисты и даже некоторые водители останавливались, чтобы рассмотреть нас получше. Несколько особенно отважных юнцов подбегали, чтобы дернуть за волоски на наших руках и убедиться, что они настоящие, а не приклеенные, как у актеров в китайской опере. Старуха, проходившая мимо с большой миской супа, при виде нас испустила вопль и в ужасе всплеснула руками, будто столкнулась нос к носу с самим сатаной. Миска упала на землю и разбилась вдребезги. Виноватые и пристыженные, мы поспешили в свои спартанские апартаменты, сопровождаемые свитой зевак.

Через несколько дней, закупив необходимые припасы, мы отправились из Миньфэна в Нию. Две панически блеющие овцы и несколько кур были погружены в кузов «юнимога» — наш запас мяса для путешествия. И вот уже мы на большой скорости несемся по песчаной дороге, следуя на север вдоль течения узкой речки Нии. Две тысячи лет назад она и вправду достигала города, но сегодня уходит в песок за 70 км до руин. Листва тамарисков, обрамляющих русло, сияла золотом в солнечном свете. Время от времени дорогу перебегала лисица, иногда группка верблюдов начинала встревоженно бить копытами при приближении нашего рычащего грузовика. Через пять часов мы обогнали астматический тракторишко, в открытом прицепе которого сгрудились, как овцы, человек сорок. Мы остановились, чтобы расспросить их о Нии.

Я поприветствовал главного среди них, имама в тюрбане, словами:

— Ас-салам алейкюм (мир тебе)!

— Ва алейкюм ас-салам, — ответил он, несколько удивленный тем, что иностранец обращается к нему по-арабски.

Мне повезло: будучи самоучкой, имам Хассан говорил по-арабски не намного лучше меня.

— Мы держим путь, — сказал он, — в Мазар, к мавзолею Джафара аль-Садыка.

Джафар аль-Садык (не путать с шестым имамом шиитского направления в исламе, его тезкой!) был прямым потомком Пророка, мусульманским святым и мистиком XVII века, который распространял ислам в восточном Туркестане. Его высоко чтят в этом регионе. Имам сообщил мне, что они предпочли бы совершить паломничество в Мекку, но, так как это каждый год дозволяется лишь ограниченному числу паломников, да и цена очень высока, они почитают мавзолей аль-Садыка как «вторую Мекку».

— Для нас три паломничества к мавзолею Джафара аль-Садыка приравниваются к одному путешествию в Мекку, — объяснил он. Затем имам одарил меня скептическим взглядом и спросил: — Вы мусульманин? У вас ужасный акцент, но вы говорите на классическом арабском, языке нашего Пророка.

Пришлось его разочаровать, но в одном он был прав: я действительно изучал классический арабский язык в Швейцарии под руководством образованного египтянина. Но Хассан меня утешил:

— Не печальтесь, может быть, ваше сердце еще найдет путь к исламу. Но все равно, быть христианином в тысячу раз лучше, чем коммунистом.

К вечеру мы добрались до селения Кабаказган, состоящего примерно из двух десятков глинобитных домишек, и посетили мазар (мавзолей. — Примеч. пер.) Джафара аль-Садыка. Мы шли мимо многочисленных одинаковых могил: глиняный холмик и прямоугольный деревянный заборчик вокруг. Рядом с каждой в песок были воткнуты деревянные шесты до трех метров высотой, с привязанными к ним разноцветными кусками ткани. Там были и большие по размерам захоронения, подземные, со склепами, сложенными из древесных стволов. Пройдя сквозь деревянные воротца, украшенные множеством флажков, конскими хвостами и звериными шкурами, мы поравнялись с гробницей аль-Садыка, которая оказалась непритязательной деревянной постройкой. Ее полностью скрывал от взгляда целый лес красных, желтых, белых и зеленых флагов с начертанными на них молитвами из Корана. Я как будто перенесся в Тибет. Внутри мавзолея столь же пестрое зрелище радовало глаз: дюжины, если не сотни цветных вымпелов, а в центре — саркофаг под покровом из темно-красной ткани, украшенной видами Мекки, мусульманскими символами веры и именами Мухаммеда и его зятя Али.

Легенда и реальность переплетаются вокруг Джафара аль-Садыка. Мусульмане региона верят, что около 730 г., примерно столетие спустя после смерти Пророка, его потомок, которого тоже звали Джафаром аль-Садыком, пришел в Туркестан обращать язычников. На том месте, где стоит мавзолей, аль-Садык и его спутники подверглись нападению воинов буддистского царства Хотан. Чтобы спасти их от неминуемой гибели от рук неверных, Аллах создал в ночи песчаную бурю, которая скрыла их следы. На следующее утро воины Хотана решили, что аль-Садык сбежал под покровом темноты. Посыпались взаимные обвинения в недостатке бдительности, и в ссоре они закололи друг друга. И тут пришла вторая песчаная буря, похоронившая их тела.