Меня озарило: это же развалины древней сигнальной башни — первой найденной в пустыне Лобнор! Как и подобные ей на западе Дуньхуана и вдоль Кончедарьи близ Инпяня, эта башня состояла из пятиметровой сплошной горки с помещением на вершине, выстроенным из крепких деревянных балок и толстых слоев глины. В единственный вход можно было попасть либо по приставной лестнице, которая в случае необходимости убиралась, либо по веревке. Две оконные рамы служили амбразурами для стрелков. Тогда понятно, почему остатки этих амбразур лежали на западной стороне: именно с северо-запада приближался бы любой вероятный противник, как, например, хунну. Обнаружение этой башни проливает новый свет на споры, ведущиеся вокруг большой башни в Лоулане, которую Стейн и китайские археологи считали ступой, а Гедин — сторожевой башней.

Внимательно изучив данные GPS, я сразу заметил, что поселение L.M. и обе крепости вместе с L.R. образуют линию, протянувшуюся на юго-восток. Эта 14-километровая линия от L. К. на юго-востоке до L. R. на северо-западе была практически прямой. Сторожевая башня и обе крепости поддерживали прямой контакт с помощью сигнальных дымов днем и костров ночью. Два крестьянских поселения должны были снабжать обе крепости (или укрепленных караван-сарая) необходимыми припасами и другими товарами, чтобы обеспечить их самодостаточность.

Однако многое оставалось неясным. Успел ли буддизм добраться до этих мест прежде, чем они были заброшены? Ни Стейн, ни я не смогли найти никаких указаний на связь с буддизмом — ни храмов, ни статуй, ни документов. Другую загадку представляло отсутствие кладбищ. Как и в некоторых других местах Такламакана, мы не нашли никаких следов могил, и все еще не знаем, как в те дни в Такламакане хоронили мертвых.

В последний день нашего пребывания там я предпринял заключительную исследовательскую прогулку на северо-запад. Перейдя мелкое русло, на расстоянии чуть больше километра от L.R.3 я наткнулся на площадку, усыпанную десятками черных, серых и красных черепков керамики очень грубой выделки и обработанными кремнями. Все предметы были доисторическими и указывали на маленькое неолитическое поселение. Воодушевившись этой находкой, я пошел дальше. Пересек широкое речное русло, полностью забитое песком. За ним с каждым пройденным мной километром пейзаж становился все более угрюмым и пустынным. Ни мертвое дерево, ни пирамидка тамариска не нарушали его монотонности — один песок, ярданги и крутые берега забитых песком речных русел. Более непригодной для жизни окружающей среды и выдумать трудно, но я все гадал — не хранит ли эта таинственная пустыня в своих глубинах новые загадки: новые селения, новые признаки того, что когда-то в этих суровых краях жили люди…

В тот раз этим загадкам так и суждено было остаться нераскрытыми. Наши запасы воды и пищи стали угрожающе малы, и у нас не было другого выбора, кроме как начать долгий путь к северной границе пустыни.

Люди часто спрашивают меня, ради чего я трачу столько сил, презрев жизнь в уюте и безопасности, на исследование каких-то «мертвых» культур. Иногда я и сам себе задаю тот же вопрос. Любому хочется переживаний, выходящих за рамки нашей размеренной будничной жизни. Свои личные желания и стремления я удовлетворяю в путешествиях и тех открытиях, которые совершаю, следуя путем кочевников. Один мой друг-китаец, увлеченный Конфуцием, однажды сказал мне: «Вместо того чтобы беспокоиться о жизни по ту сторону смерти, гораздо достойней совершенствовать жизнь по эту ее сторону».

Богатства Азии, заключающиеся в ее культурах и народах, научили меня жить здесь и сейчас. Но так же как города и деревни — носители традиций — в Тибете, Монголии и Китае сносят бульдозерами, чтобы возвести на их месте одинаковые бетонные коробки, так и уникальное и разнообразное культурное наследие этих стран безжалостно подгоняется под общий стандарт, а древние религии и обычаи низводятся до уровня фольклора. Исследуя культуры, которым грозит уничтожение, и стараясь запечатлеть их нынешние и прошлые богатства, я пытаюсь внести свой скромный вклад в сохранение этого наследия. Более широкое понимание прошлого помогает лучше понять будущее.

Дзен-буддизм подчеркивает, что Будды не существует нигде более, как в настоящем, внутри нас самих. Нет ни бодхисатвы Гуаньинь, к которой мы могли бы взывать о помощи; ни будущего Будды Майтреи, который начнет на земле эру совершенства; ни Будды Амитабхи, который может обещать нам возрождение в раю. Всякая симфония остается незаконченной; всякий рай — временным; за каждым горизонтом ждет новый горизонт. Я буду продолжать путь — и никогда не дойду до конца. Поиски приключений никогда не заканчиваются.