Речкин не вмешивался в эти разговоры. Но пытался сам разобрать по звукам выстрелов и артиллерийской канонады – где теперь враг, на каком рубеже. Единственное, что становилось очевидным – 112-й полк вступил в бой где-то далеко от этих мест, и возможность прорыва наших сил обратно, к границе, казалась все более призрачной.

По приказу Речкина было пересчитано все имеющееся в ДОТе оружие и боеприпасы. Выяснилось, что оборонявшиеся имели два трофейных «МП-40» с тремя неполными магазинами к ним, один «ДП», двадцать трехлинеек, на которые приходилось по одному полному магазину, пять противопехотных гранат, «максимы» имели по одной полностью заряженной ленте, ну и «ТТ» Речкина с шестью патронами в нем.

– И насколько нам этого хватит? – вполголоса рассуждал Номоев, сидя у стены на подстеленной шинели, обняв руками согнутые в коленях ноги. – Две полные ленты – это, конечно, хорошо… А насколько их хватит нам?

– Пару атак, думается… – шепотом уверенно констатировал Харуллин.

Он сидел рядом с Номоевым, вытянув по полу ноги и упираясь спиной в холодную стену. Вид у него был совершенно подавленный, а голос преломлялся с шепота на невнятный хрип.

Погода к вечеру сильно испортилась. Небо плотно затянуло светло-свинцовой пеленой, которая простиралась непроглядным потолком до самых пределов горизонта. С востока подул прохладный ветер. Временами усиливаясь, он врывался в глазницы бойниц, тоскливо завывал в них и проносился легким сквозняком по всему сооружению. Нагретые за день каменно-бетонные стены долго не отпускали тепло. В ДОТе было влажно и душно. В воздухе висел тошнотворный ансамбль сладковатого смрада гниющих ран, резкого запаха крови и вони от естественных человеческих выделений. Комары и гнус, не дававшие покоя солдатам весь день, сыскали здесь себе под вечер уютное убежище от разгулявшегося ветра и теперь кусали и звенели в воздухе куда более остервенело. Единственное, что могли бойцы противопоставить насекомым, – был табачный дым. Но толку от него было мало, он лишь добавлял резкости в общую гамму ароматов и щипал глаза. Алексей уже сильно расчесал все руки и голову, старался не трогать укусы лишний раз, чтоб не провоцировать новые приступы сильного зуда, но едва сдерживался. С грустью он вспоминал флакон «Гвоздики», оставленный им в чемодане на заставе.

Час назад Розенблюм сообщил, что еще один раненый скончался. Тамбур уже был плотно застлан трупами, их начали складывать вдоль стен в несколько ярусов, словно штакетник. Михаил почти не выходил из подвала. С кем-то общался, чем-то шуршал, то и дело подзывал бойцов помочь ему. Стоны раненых в подвале не стихали ни на минуту, к ним уже привыкли, словно бы это гудели батареи центрального отопления в многоквартирном доме.

А Номоев и Харуллин, сидя бок о бок, продолжали шептаться.

– А винтовки? Есть же винтовки! – отвечал на безрадостный вывод Харуллина Номоев.

– Да что винтовки? – прибив коротким хлопком очередного комара, почти жалобно пробурчал тот в ответ. – У гансов автоматов – тьма! И что твоя винтовка здесь, в ДОТе? Да и в ближнем бою… Так, просто палка, пугнуть разок!

В комнате раздался невнятный вой. Оба замолчали и покосились на Чернова, который лежал здесь же, в общей комнате, укрытый двумя шинелями. От большой потери крови его начало сильно лихорадить, он весь посинел и то и дело бормотал что-то неразборчивое пересохшими до глубоких морщин фиолетовыми губами. В таком состоянии Чернов пребывал уже несколько часов, не приходя в сознание ни на минуту. Хотели было все же перенести его вниз, но Розенблюм запретил, сказал, что тревожить больного с такими тяжелыми ранами крайне нежелательно. Так и умирал этот отбившийся от своих сапер, лежа на постылом полу, то и дело отвлекая бойцов своим бормотанием и стонами.

– А 112-й полк что же? – продолжил Номоев сразу, как затих Чернов.

– Да кто его знает, где он? – пожал костлявыми плечами Харуллин. – Немцы-то вона как продвинулись! Ухает-то далеко уже! Верст пятнадцать-двадцать, поди! А то и далече!

– Неужто не придет никто…

– А кто теперь в чем уверен? И самолетов наших не слыхать! Немецкие два раза сегодня летали… А куда?

– На Мурманск, должно быть… Бомбят, сволочи! Вроде бомбежек я не слыхивал. Значит – далеко куда-то, точно на Мурманск…

Вновь оба замолчали.

– Как же одолели уже эти твари! – взмолился Харуллин, раскатывая по лбу очередного комара.

– А эти тоже чего не уходят? – продолжил беседу Номоев. – Шли б к своим помогать! Нет же, засели здесь и нас дожимают!

– Небось доложили своим начальникам, что высота взята, а тут мы, как бельмо на глазу! Вот и взялись за нас крепко, чтоб дело до конца довести!

– Заткнитесь, пожалуйста, товарищи! – зло рыкнул из темного угла Макаров. Он уже битый час пытался заснуть, отвернувшись от всего происходящего лицом к стене, но все не мог найти себе места, ворочался, то накрывался с головой, то, наоборот, откидывал шинель в сторону. – Все шебуршитесь там да шебуршитесь! Вас послушать – так пулю в лоб себе пустить охота! И без вас тут мелодий хватает! Один воет, второй стонет…

– Хотел бы – давно заснул… – обиженно буркнул себе под нос Харуллин.

Немецкая речь… Отчетливая, разборчивая, ненавистная немецкая речь раздалась где-то совсем рядом. Затем подключился второй голос, потом третий…

– У бойниц повнимательнее! Фрицы рядом! – вполголоса, так чтобы его услышали пулеметчики, скомандовал Речкин, вставая с пола.

Из тамбура показалось встревоженное лицо Николаева.

– Товарищ лейтенант! – тихо позвал он Речкина и, когда тот торопливо приблизился, добавил уже на самое ухо: – Возле двери стоят! Затевают опять что-то!

Алексей вошел в тамбур. Здесь было совсем темно. Лишь зазор вокруг трубы вентиляции, выходящей наружу, да узкие щели между истерзанной гранатами дверью и металлической вставкой ярко светились белым уличным светом. Осторожно, касаясь здоровой рукой стены, стараясь не наступить на трупы, уложенные здесь, Алексей почти на ощупь приблизился на расстояние одного шага от входной двери. Немецкие голоса звучали совсем рядом. Егеря действительно стояли у самого входа. Галдели, смеялись, о чем-то спорили.

Николаев, застывший неподвижной фигурой рядом с лейтенантом, обильно покрылся потом и жадно пожирал своего командира полными испуга глазами, которые блестели белками в темноте.

– Эй, рус! Выходи! – раздался громкий голос у самой двери. Ярко выраженный немецкий акцент сильно коверкал слова. – Скорее выходи! Кофе пить будем!

– Лучше что пожрать подкинь! – выкрикнул в ответ Речкин. – Мы вас здесь еще долго морозить будем!

– И табачку! – раздалось из глубины ДОТа.

– Зачем сопротивляться? – продолжал голос с немецким акцентом. – Сопротивление бесполезно! Зря погибнете! Только что наши войска взяли Мурманск! Мы гарантировать жизнь!

Алексей снял с плеча трофейный «МП-40», осторожно вставил дуло в щель между дверью и коробкой и дал короткую очередь.