Физику Зигфриду Флюгге всего двадцать семь лет. Он учился у Макса Борна и Вернера Гейзенберга, он был «домашним теоретиком» Лизы Мейтнер после Вайцзеккера и весной 1939 года все еще продолжал работать в институте Отто Гана. Вообще-то у него были все основания разочароваться в директоре и Штрассмане. Ибо почему он и его коллеги, лишь читая «Естественные науки», узнают о важнейших событиях в собственном доме? Может, Флюгге и догадывается, откуда у Лизы Мейтнер такое информационное преимущество, когда он читает ее статью в «Природе» от восемнадцатого февраля, но Ган и Штрассман упорно отрицают, что находятся с ней в контакте. В любом случае Флюгге к этому времени — независимо от Мейтнер и Фриша — уже пришел к тому же результату в двести миллионов электрон-вольт высвобождаемой энергии при расщеплении одного-единственного ядра. Подобно Роберту Оппенгеймеру, он тоже иллюстрирует новую, невероятную взрывную силу на примере уранового кубика, который оказывается адской машиной. Если у Оппенгеймера кубик был со стороной десять сантиметров, то Зигфрид Флюгге теперь обдумывает, что же произойдет, если цепная реакция пойдет в урановом кубе со стороной один метр. Его статья в июньском выпуске «Естественных наук» привлекает внимание. Понадобилось бы четыре тонны порошка оксида урана, чтобы заполнить объем в один кубометр. Произведенной в таком кубе энергии, по расчету Флюгге, хватило бы на то, чтобы всю воду озера Ванзее с ее весом в миллиард тонн забросить в стратосферу на высоту двадцать семь километров — картина, которая по своей апокалипсической мощи должна была произвести впечатление даже на немецкого фюрера, не понаслышке знакомого с манией величия.

Однако Флюгге занимается не только взрывной силой урана. Если бы физикам удалось взять контроль над цепочками реакции, вполне можно было бы представить и машину по производству энергии высочайшей мощности. Исходя из четырех тонн оксида урана в своем воображаемом «кубе», он сравнивает количество энергии, выделившейся «при расщеплении всех ядер урана» с общей мощностью всех электростанций рейха, работающих на буром угле. «Данного количества урана хватило бы на то, чтобы... на одиннадцать лет возместить всю мощность этих электростанций». Пятнадцатого августа популяризированное издание его статьи появляется в газете «Deutsche Allgemeine Sonntagszeitung». Другие газеты тоже участвуют в распространении новости о сказочном источнике энергии и перепечатывают работу Флюгге.

Цифры и наглядные примеры Флюгге пробуждают воодушевление и страсти. Физик Николаус Риль, тоже в прошлом ассистент Гана и Мейтнер, прочитав статью Флюгге, первым делом говорит с Ганом, а затем обращается прямо в Управление вооружений сухопутных войск. Он руководит научным отделом берлинской компании «Ауэр», и ему приходится прилагать немалые силы, чтобы скрыть от властей свое неарийское происхождение. Основатель фирмы Карл Ауэр изобрел газовую калильную сетку и в 1906 году зарегистрировал товарный знак «Осрам» для электрических ламп накаливания. Фирма имеет опыт производства радиоактивной зубной пасты и светящихся красок. Теперь Риль предлагает военным обширную совместную работу по техническому применению расщепления ядра.

В начале лета 1939 года Эдвард Теллер приезжает из Вашингтона в Нью-Йорк, чтобы прочесть лекции в Колумбийском университете. Правда, он, по его собственным воспоминаниям, быстро уяснил, что истинная его миссия — быть «миротворцем» между Энрико Ферми и Лео Силардом. Поскольку противники практически не разговаривали друг с другом, им нужен был Теллер в качестве посредника в обостренных коллегиальных отношениях, в которых один без другого явно не мог обойтись. Обида не утихала со времени силардовского подлого отказа от работы при первом и последнем совместном эксперименте. Трудно представить более противоположные темпераменты, чем те, что столкнулись здесь. «Ферми редко говорил то, чего он не мог доказать, — рассказывает Теллер. — Силард же постоянно козырял каким-нибудь удивительным новшеством. Ферми был скромен и сдержан, в то время как Силард в разговоре отдавал приказы направо и налево».

В июне, однако, Ферми берет отпуск от своего мучителя и уезжает в Энн-Арбор, штат Мичиган, чтобы преподавать там в Летней школе, которая уже стала к этому времени легендарной. Своими опытами по расщеплению ядра он давно исчерпал возможности университетского института. Если бы продувной Силард не раздобыл у русских пятьсот фунтов оксида урана, то этот эксперимент, пожалуй, не был бы проведен.

В других американских университетах первоначальное возбуждение по поводу нового ядерного феномена тоже, судя по всему, уже улеглось. Физики еще не наловчились находить спонсоров для своих все более затратных исследований или обращаться в правительственные инстанции.

В США Лео Силард и впрямь был, пожалуй, единственным, кто всерьез ломал голову над подготовкой к производству цепной урановой реакции. Правда, он находит в высшей степени достойным сожаления то обстоятельство, что он не может, как бывало раньше, выскочить из ванны и сломя голову побежать прямиком в лабораторию Ферми, чтобы обсудить с ним свои новейшие идеи. Вместо этого он пишет ускользнувшему коллеге в Энн-Арбор чуть ли не через день по письму, пока до того наконец не доходит, что ему никуда не деться от этого идееносного венгра — даже удалившись от него на тысячу километров. И уж конечно, такая горячая голова, как Силард, не позволит, чтобы американские университеты с ограниченным бюджетом диктовали ему порядок величин, в котором он должен мыслить, чтобы быть успешным. «Для начала я закладываю пятьдесят тонн углерода и пять тонн урана», — извещает он Ферми о задуманном им новом грандиозном опыте. Чуть ли не чистый углерод в форме графита должен в качестве «замедлителя» плотно окружать уран и тормозить нейтроны, высвобождающиеся при расщеплении ядер. Силард знает, что Ферми вообще-то предпочитает для этой цели «тяжелую воду». В ней водород заменен другим изотопом, так называемым дейтерием, который на один дополнительный нейтрон «тяжелее» обычного водорода. Какое влияние оказывают на Ферми идеи Силарда, видно из письма, которое он посылает неделю спустя Герберту Андерсону. На диво откровенно Ферми признается, что не во всех деталях понял предложение Силарда. Но: «Я нахожу эксперимент чрезвычайно важным и считаю, что мы должны его провести».

Роберт Оппенгеймер в эти летние недели размышляет о странном выводе из общей теории относительности. А именно: когда умирающая звезда коллапсирует и в последующем процессе сжатия перешагивает определенный размер, ее гравитационное поле становится настолько сильным, что она больше не может излучать свой собственный свет. Неужто во Вселенной в самом деле есть такие невидимые «черные солнца»? Оппенгеймер как раз пишет со своим студентом Хартлендом Снайдером статью, которая вот-вот будет закончена. В это же время Вернер Гейзенберг находится в четырехнедельной поездке по США с докладами, чтобы представить свою новую теорию космического излучения. При этом речь идет о космических лучах, которые попадают в атмосферу Земли из всей Вселенной, и здесь — на высоте около двадцати километров над уровнем моря — взрываются в ливень вторичных частиц.

О точном количестве и о структуре этих частиц исследователи еще спорят. Аудитории переполнены, дебаты ведутся жаркие. Сам Гейзенберг вспоминает об одной особенно резкой пикировке в Чикаго с Оппенгеймером, который в это время тоже явно направил свой основной интерес в сторону космических процессов. Но к этим теоретическим разногласиям со всей очевидностью примешивается недоумение и критика позиции Гейзенберга по отношению к нацистскому режиму. Чуть ли не каждый разговор с коллегами сводится к дебатам на тему эмиграции.