– Нет-нет, то есть я совсем недолго. Вы подождите, пожалуйста, по-до-ждите, – последние слова она проговаривала, уже поднимаясь по лестнице на второй этаж. Вдобавок ей еще до жути хотелось в туалет, и она, добравшись до своего номера, оседлала унитаз и наконец перевела дух.

В конце концов если Петр Андреевич приглашает ее в ресторан, в этом нет ничего особенного, они же все равно остаются родственниками. И почему бы просто не пообщаться, раз уж оба оказались в Финляндии. Нет, это очень даже хорошо. Только насчет того, что она замечательно выглядит, совершенная неправда. Питалась она кое-как, спала плохо, гуляла мало, а тут еще обнаружила в волосах седую прядь. Гераклитов огонь добрался и до нее, теперь она потихоньку сгорала каждую минуту своей жизни. Горела, когда расчесывала волосы перед сном, завтракала, стояла под душем, бродила по магазинам, подстегиваемая глупой надеждой, что вместе с новым платьем начнется новая жизнь или по крайней мере хоть что-то сдвинется в прежней. Не сдвинется, она сама прекрасно понимала это. Теперь, оставшись в одиночестве, она сама пристрастилась разбрасывать одежду где попало, потому что это больше никого не волновало.

Сегодня она решила надеть вельветовые штаны – новые, на днях купила в магазине «HM», с ними хорошо смотрелась золотистая блузка с крупными шоколадными цветами, а на плечи она накинула курточку вместо пиджака, потому что, когда они будут возвращаться назад уже ближе к ночи, наверняка еще больше похолодает, влаги натянет с залива. Осень в этом году ранняя, на севере Финляндии ночами уже заморозки… Ей почему-то вспомнилась тонкая корочка льда, которая покрывала лужицы в выбоинах на проселочной дороге – там, далеко и давно, еще на силикатном заводе, когда они с сестрами еще бегали в школу.

Она появилась в фойе, старательно делая вид, будто ничего особенного не происходит:

– Я готова.

По дороге Петр Андреевич рассказывал, что его неожиданно заразила здешняя атмосфера неспешной основательности во всем, в том числе в оформлении всех и всяческих бумаг, хотя финны склонны списывать особенности местной бюрократии на тяжкое наследство Российской империи… Ресторан оказался буквально за углом, странно, что Танюшка прежде не обращала на это заведение никакого внимания. Может быть, потому, что из-за вынесенных на веранду летних столиков ресторан с улицы больше напоминал пиццерию. У самого входа Танюшка засмотрелась на воробья, который нагло склевывал с тарелки остатки чьей-то трапезы. Этот просто берет то, что плохо лежит, подумала она вскользь. И воробей с добычей тут же вспорхнул и растворился в сиреневом воздухе.

Внутри пахло перцем, базиликом и какими-то изысканными специями. «Вот вам укроп, вот розмарин, вот рута»[4], – почему-то невольно полезло в голову. И, как ни странно, Танюшка вдруг ощутила откровенный звериный голод. Она давно уже избегала кухни, ей претило стоять у плиты, потому что все это напоминало ей о недавней семейной жизни, разбившейся вдребезги.

– Это будет моя первая настоящая еда с тех пор, как все случилось, – сказала она, усаживаясь за столик на двоих возле самого окошка. – Мне просто не хотелось есть.

– Мартини для начала? – спросил Петр Андреевич. – Ты же хотела выпить.

– Пожалуй, да. Мартини бьянко.

Алкоголь бы нужен ей только для того, чтобы забыть, что человек, который сидит напротив, – это отец Сергея и дедушка Майки.

– И давай сразу закажем горячее, – сказал Петр Андреевич. – Здесь хорошо готовят шашлык из индейки. Ты, наверное, проголодалась.

– Меня не так давно угощали пастой, – зачем-то сказала Танюшка, тут же пожалев об этом, ей действительно хотелось есть.

– О господи! Надо было догадаться, – он с досадой даже хлопнул ладонью по столику. – У тебя здесь кто-то есть?

– В смысле? А, нет-нет! – Танюшка слишком рьяно затрясла головой. – Я встречалась с подругой.

– Боюсь, я рад это слышать, – ответил Петр Андреевич. – Хотя мне и не хотелось у тебя ничего выведывать.

«Ну и чего еще тебе надо? Как будто ты до сих пор ничего не поняла», – мысленно спрашивала себя Танюшка, пока Петр Андреевич делал заказ смуглому мачо в крахмальном фартуке, кое-как объясняясь по-английски и тыча пальцем в меню.

– И я, представь себе, не знаю, как доходчивей тебе все объяснить. Ты ведь уже взрослая, Танечка, – отпустив мачо, сказал Петр Андреевич.

Она почти приклеилась к стулу. Живот скрутила резкая судорога. Скорей бы, что ли, принесли мартини, чтобы запить эту жуткую, невозможную неловкость.

– Как там Майка? – спросила Танюшка.

– По слухам, все в порядке.

– Почему по слухам?

– Говорю, я здесь уже вторую неделю, – Петр Андреевич смотрел в столешницу, будто страшно смущаясь своего признания. – Купил домик в Лахти.

– Домик в Лахти? – Танюшка искренне удивилась.

– Да, это мой домик. Хочешь, поедем туда вместе?

– Как же я могу поехать? Выставка открывается через два дня.

– Ну вот через два дня и поедем. В конце концов Майка унаследует этот домик. Тебе разве не интересно посмотреть?

– А вы уже задумываетесь о смерти?

– Почему?

– Ну, что Майка унаследует…

– А, со смертью я давно примирился. Рано или поздно, надеюсь, еще не слишком скоро, меня сорвет с ветки и унесет, как старую листву. Когда я смотрю на деревья, становится совсем не страшно.

– А в Риге Майке домик не отпишут? – съязвила Танюшка.

– Это исключено. Лайма довольно жадная дама, к тому же с характером. Ты не бойся, я Майку Сереге не отдам. Да и не сможет он ее в Ригу забрать без твоего согласия. Это же теперь заграница. А вот в Лахти на каникулы я ее привезу.

– Невероятно! Вы говорите так, как будто бы я Майку уже переписала на вас. А ведь она моя, моя дочь!

– Танечка, не кипятись, – Петр Андреевич осторожно накрыл ее ладонь своей. – Признаться, я долго боролся с искушением притронуться к тебе.

Он смотрел на нее, улыбаясь одними уголками губ. Кончики его пальцев касались ее руки чуть повыше запястья, и теперь она ощутила, что цепь замкнулась и возник электрический ток. Она ждала, что он еще что-то скажет, но он молчал и гладил ее запястье с внутренней стороны. Они долго смотрели друг на друга, и она думала, что он принадлежит к тем немногим, которые руководят судьбой – своей в том числе и чужой. Их никогда не затянет воронка жизненных обстоятельств, они сами устраивают эти обстоятельства и направляют течение жизни. Они знают, когда притормозить и когда рвануть вперед.

– Со мной тебе совершенно нечего бояться, я тебе обещаю, – наконец произнес Петр Андреевич, подтвердив ее догадку.

И вот наконец вернулось ощущение легкого рокота волн от одного его голоса, и хотелось, чтобы он говорил еще и еще, постепенно обволакивая все ее существо. Легкая лодочка плясала на зеленых волнах, и ветер уносил ее все дальше от пристани в холодное море, туда, где хозяйничали оголтелые чайки, разрывая стылый воздух пронзительными криками, полными тоски и отчаяния. Когда принесли мартини, она приняла его как последнюю дозу яда, призванного навсегда покончить с этой непреходящей тоской. Только недавно она размышляла о том, что tuska все-таки происходит от русского слова «тоска», потому что тоска – это на самом деле очень больно. И даже хуже. Палец порежешь – поболит и пройдет, а тоска не отпускает…