Как мы уже говорили в главе 3, картина взросления неандертальца скорее сравнима с развитием современного человека, чем человекообразной обезьяны, но жизнь у неандертальцев наверняка была тяжелее. Примерно двадцать лет назад Мэри Урсула Бреннан, медицинская сестра, ставшая антропологом, сравнила картину нарастания зубной эмали у неандертальцев и ранних современных людей, отмечая задержки в нарастании эмали – а это показатель стресса у детей. Так вот у неандертальцев стресс, видимо, случался чаще и по уровню был выше. В зрелом возрасте неандертальцам, как и нашим ранним африканским предкам, тоже приходилось несладко: продолжительность жизни неандертальцев и ранних современных людей изучалась опять же на основе особенностей зубов. Изначально Эрик Тринкаус не нашел существенных различий между выживаемостью архаичных и современных людей, но антропологи Рэйчел Каспари и Сан-Хи Ли пришли к другому заключению. В своей работе они использовали прием построения рядов износа, когда для каждого коренного зуба индивида учитывается своя степень износа, а потом по дифференцированному уровню износа оценивают относительный возраст индивида. Например, появление третьего моляра (зуба мудрости) отмечает вступление в зрелый возраст, и если общий износ зуба мудрости сильный, то, вероятно, индивид был немолодым, вдвое старше возраста созревания, то есть потенциально мог уже быть дедушкой (или бабушкой). Кроме того, некоторые зубы исследовали с помощью микро-КТ (глава 3), и эти образцы служили возрастными ориентирами: тут учитывалось, что с возрастом пульповая полость зуба уменьшается в размере, потому что в ней аккумулируется дентин.

У Каспари и Ли был очень разнообразный материал для сравнения, от древних гомининов (австралопитеков) до неандертальцев и кроманьонцев, были и молодые, и старые особи. Ученые обнаружили, что только у европейских кроманьонцев хорошо представлены особи среднего и старшего поколения. Их примерно в четыре раза больше, чем у неандертальцев, занимавших до них ту же территорию, и еще больше, чем у ранних людей и их предков. Любопытно, что ранние современные люди из Схула и Кафзеха не отличались от неандертальцев по количеству доживших до среднего и пожилого возраста. Исходя из этого, мы можем предположить, что в формировании возрастной структуры главными были не биологические (генетические) факторы, но условия окружающей среды, а также среды культурной и социальной, иначе у людей из израильских местонахождений, живших 100 тысяч лет назад, уже обозначилась бы разница с неандертальцами. Если жизнь кроманьонцев в среднем удлинилась, это означает повышенные репродуктивные возможности, потому что в более долгую жизнь помещается и больше деторождений. Кроме того, это означает и перекрывание между поколениями, а следовательно, более надежную передачу опыта и знаний от старших младшим. Вдобавок не будем забывать, что у современного человека лобная кора полностью созревает лишь к 25 годам, а ведь именно лобная кора отвечает за планирование поведения (речь идет, естественно, об исследованиях ныне живущих людей). Так что способность планировать действия может проявиться в полной мере, только если человек доживет до этого возраста.

Возвращаясь к гипотезе о бабушках и опекунской помощи, заметим, что она не слишком применима к ранним современным людям и неандертальцам, потому что они вряд ли доживали до тридцати пяти – таковы данные Каспари по семидесяти пяти неандертальцам со стоянки Крапина в Хорватии, среди которых не было ни одного настолько “старого”). Поэтому в их популяциях не могло быть много бабушек и дедушек. Ситуация на самом деле еще безрадостнее, так как многие молодые родители тоже умирали, не достигнув, по всей видимости, тридцати лет. Таким образом, неандертальские сироты в поисках социальной защиты и заботы должны были в основном полагаться на старших братьев и сестер, а не на бабушек и дедушек.

Возрастной портрет человеческого общества изменился, возможно, только с расширением пищевого ассортимента и, соответственно, социального состава собирателей. А сосуществование трех-четырех поколений определило формирование у кроманьонцев еще одного чрезвычайно важного явления – института родственников. Если взглянуть, например, на племена современных австралийских аборигенов, то становится понятно, насколько важны родственники. Их сложные родственные системы не только предопределяют место человека в обществе, но и диктуют его обязанности и как остальные должны к нему относиться. Система обуславливает выбор брачного партнера, какая у кого будет роль во время обрядов, как пристало реагировать на того или иного родственника или чужого человека (к примеру, разрешенная степень социальной близости, дозволенность шуток или – любимая тема юмористов – необходимость избегать друг друга, как принято у тещ и зятьев). В тяжелые времена разным группам может понадобиться помощь друг от друга – или хотя бы терпимость, например, когда приходится совместно пользоваться источником воды. И тогда для обеих сторон важно установить, кто они друг для друга – родственники или потенциальные враги, сходятся ли их родословные к общим предкам (давно умершим) или уходят корнями к застарелым конфликтам. А это уже требует фиксации генеалогий и родственных схем. В отсутствии записей или иных способов регистрации единственное, что может надежно сохранить генеалогическую информацию, – это сосуществование нескольких возрастных поколений, своего рода коллективная память.

На приведенном примере австралийских аборигенов хорошо видны две противоположные тенденции – межгрупповое кооперирование и межгрупповое противостояние. Нет сомнений, что обе тенденции влияли на позднейшую эволюцию человека. Мы уже обсудили здесь роль внутригрупповой социальной поддержки, но совершенно очевидно, что человечество выработало жизненно важные методы и для разрядки потенциально опасных столкновений с соседями. Сюда включаются браки между членами групп, так что потенциальные враги становятся родней. Еще существует вероятность, что в палеолите в этом смысле работали и символические акты, будь то обмен бусами, обозначающий дружеские межгрупповые отношения, или пещерное искусство, призванное определить границы территории. Антропологи Робин Фокс и Бернар Шапе высказали мнение, что обмен брачными партнерами, особенно женщинами (процесс, ассоциирующийся с браком), стал важным шагом в развитии систем родственных связей, которые мы прослеживаем в сегодняшних обществах охотников-собирателей и пастушеских группах по всему миру. В основе устройства систем родственных связей стоят два слагаемых, которые мы находим и у приматов: это альянс и происхождение. Альянсы составляют особи, стабильно связанные репродуктивными отношениями, например, альянс у горилл – это самец с несколькими самками, с которыми он спаривается. Происхождение объединяет группы особей, связанных кровным родством, например самок, у которых общая мать и которые держатся вместе, наследуя социальный статус матери и передавая его дальше своим детям.

В родственных системах человека комбинируются оба эти элемента, так как на основе происхождения (по линии одного из родителей) формируются альянсы. Таким образом, хотя потомки рассеиваются, потому что половые партнеры (обычно женщины) вступают в брак вне своей родной группы, они все равно поддерживают свои исходные связи. Переход от относительного промискуитета к формированию устойчивых пар создал базу уникальному для человека явлению отцовства, родственных связей со стороны отца и образованию “родни со стороны супруга/супруги”. А это уже основные элементы организации действительно человеческих родственных систем. Мы почти ничего не знаем о родственных системах первых современных людей или неандертальцев (немного об этом в главе 7), но уже 80 тысяч лет назад стали широко распространяться символические предметы, такие как бусины, и это подсказывает мне, что в Африке межгрупповой обмен брачными партнерами (вероятнее, невестами) уже был, по-видимому, хорошо налажен.