Вот так поговорили, отвлеклись, а вернулись к теме в самом конце, за десертом. Журавлев назвал сумму, которая должна была компенсировать моральные издержки, убытки, так сказать, угрызения совести. Большая сумма, и половина — сразу. После ареста — вторая. Которую, кстати, до сих пор не выплатили, а теперь вряд ли отдадут. Плюс информация о действиях возможного адвоката и все такое прочее — исключительно для порядка. Ну чтобы не светиться на мелочах, не скользить на ровном месте, не прокалываться.

Ничего не смог с собой поделать Елисеев, соблазн оказался слишком велик, а происходящее было истолковано общими усилиями не как элементарное предательство, а исключительно как смена ориентиров. Что умно и, главное, очень своевременно. Известно же: кто опоздал, тот потерял. И хотя совесть все-таки продолжала мучить, депутат Журавлев проявил необычайную жесткость. И его активно поддержал племянник, позвонив на следующий день. Так была разыграна и карта с посланием трудящихся, к которой позже присоединился, а точнее, возглавил поход сам губернатор. Но все сорвала своенравная Галина Федоровна.

Ее должны были легонько подставить, списав неудачу на вечные проблемы с перевозками, потерями багажа и прочим российским разгильдяйством. Ну и стали бы потом делать все по новой, а улита едет и когда-то будет…

Самоотверженность верной помощницы Минаева поломала эту, казавшуюся довольно удачной, комбинацию. А стараниями проницательного адвоката — Гордеев уловил в этих словах злую иронию, приглушенную, однако, смиренной интонацией словно бы каявшегося рассказчика, — развалилась и операция с наркотиками.

Почему торопились заказчики, Елисеев не особо вникал. Но что они торопились, это факт. Единственное, что может приоткрыть причины их столь бурной деятельности, — это общее собрание акционеров, которое намечено на самые ближайшие дни. Этими вопросами занимается лично Игорь Платонович.

— Вот с этого и надо было начинать, — мрачно подвел итог Минаев. — А все остальное — это детские игры в казаки-разбойники… Смелые ребятки-то! — Он раскрыл свою сумку, достал из нее папку с бумагой, авторучку, положил все на стол перед Евгением и закончил: — А теперь изложи все тобой рассказанное на бумаге. И распишись.

— А вот этого я делать не буду. Не дам я вам никакого оружия против себя!

Ну, то, что рассказ его утомил, было видно. Бледность на лице не проходила, а обильный пот, блестевший на лбу, казался неприятно липким. Ко всему прочему у Женьки как-то странно, словно у кота, изготовившегося к прыжку, сузились зрачки глаз, а в быстрой речи, очень необычной для его манеры разговора, появились нелогичные паузы.

— О чем ты говоришь? О каком оружии? — возмутилась Галя.

— Я знаю, что вам… нужно! Вам… жертва нужна, посадить! Не выйдет… — Последнее он произнес шепотом и откинул голову на спинку стула.

— Не трогайте его сейчас, — сказал Минаев. — Я, кажется, начинаю понимать, что случилось. Он опять подсел. И лучше всего его отвезти домой. Завтра ломка начнется, я был однажды свидетелем… Жаль парня, хоть и по-сволочному поступил, но это у него уже неизлечимая болезнь.

— Но я его в первый раз вижу в таком состоянии, — возразил Гордеев.

— Значит, дозы были малыми. А сегодня слишком перенервничал — и вот результат. Мне, конечно, неудобно, Юрий Петрович, просить вас еще и о таком одолжении, но… положение мое, как бы сказать поточнее, оставляет желать лучшего. Надо срочно улетать, а то мои мальчики напортачат там, чего доброго. И его оставлять у вас тоже незачем. Хотя он, в общем, не агрессивен.

— Ну и пусть себе валяется. Придет в себя — уедет. Давайте перенесем его только в ту комнату…

Гордеев скоро понял, что у Минаева не было больше желания оставаться в Москве для решения каких-то своих проблем. С авиабилетами у него тоже, оказалось, проблем не было — он мог лететь любым рейсом «Сибирских огней», его все знали. Не собирался он, похоже, и вступать снова в контакт с депутатом Журавлевым.

Улучив момент, когда Галя ушла на кухню, чтобы вымыть посуду и убрать со стола, Юрий Петрович спросил все-таки:

— А для чего вы хотели получить письменное свидетельство Елисеева? Оно что, прибавит что-нибудь к уже известному? Или вы хотите обнародовать эти показания?

Минаев внимательно поглядел на него поверх очков и усмехнулся:

— После тех весьма значительных усилий, Юрий Петрович, которые пришлось приложить вам и вашим друзьям, разоблачительные показания такого человека, как Елисеев, ничего не значат практически. Да и не собираюсь я устраивать публичные торги, опираясь на оправдания раскаявшегося предателя, это — глупо. А люди мне поверят и так. Я просто хотел, чтобы этот сукин кот не решил, что для него все обошлось — пожурили и отпустили. Нет! Я его заставлю, когда он придет в себя, всерьез заняться прямым своим журналистским делом. Я решил опубликовать большую статью с описанием истории противостояния на «Сибцветмете» — со всеми необходимыми экономическими выкладками и реальными портретами действующих лиц. Вот Евгений этим и займется. В самые ближайшие часы. И мне наплевать, как он это станет делать. Иначе я ему пообещаю устроить очень неприятную жизнь.

— А если он откажется?

— Не посмеет, — твердо заявил Минаев.

— Да? — с сомнением хмыкнул Гордеев и подумал: «А ведь вы — порядочные циники, господа технические интеллигенты!..»

— У него не останется иного выхода. Я тоже умею быть жестким.

— Ну, дай вам Бог, как говорится, — вздохнул Юрий Петрович. — А как же вы сообщите ему о своем решении? Если он в отключке…

— Вот, — поднял указательный палец Минаев. — В этом проблема. Но она решаема. Если бы вы, Юрий Петрович, взяли этот вопрос на себя. Разумеется, не из дружеского, смею надеяться, расположения ко мне. Зачем же, любые усилия должны быть оплачены. И я готов не авансировать, а попросту выдать вам всю сумму сразу, но вас просил бы лично проследить, чтобы Евгений не валял дурака, а немедленно взялся бы за работу над материалом. Все данные у него имеются, историю проблемы он хорошо знает, нужно, чтобы он, невзирая на лица, сорвал маски. Где будет опубликован этот материал, я сообщу отдельно.

— Вы, вероятно, захотите, чтобы и рассказанная сегодня история тоже нашла свое отражение?

— Но только в качестве одного из призеров противостояния. Не более. Заострять на ней внимание, думаю, не стоит. Это, знаете ли, как в известном анекдоте: не то Иван Иванович шубу украл, не то у него шубу украли, но в чем-то неприличном он был замешан, это точно! Нам этого не нужно. Я имею в виду — наше дело.

— Ну и во что оцениваете вы мою помощь? Помощь, насколько я понимаю, чисто полицейскую. Роль надзирателя, я не ошибаюсь?

— Зачем же? Вам достаточно передать ему мое указание и по-товарищески убедить, что это для него будет самым лучшим выходом из той пропасти, куда он попал по собственной воле.

— А, значит, еще и роль духовника-наставника?

— Зачем же иронизировать? Я лично всегда считал, что, если ты можешь помочь кому-то, спасти от неприятностей, это надо делать незамедлительно. Вы же назвали Евгения своим товарищем? Или это были общие слова? Ну хорошо, не будем обсуждать эту сложную этическую проблему, речь шла о гонораре, так я понял ваш вопрос. Верно?