– Уинтер, мы не хотим никакой порнографии, но в фильме должны быть любовные сцены. Обнаженная грудь и…

– Тогда я не могу это играть.

– Да все актрисы Голливуда… – Стив начал перечислять имена.

– Тогда вам следует пригласить на роль Джулии одну из них.

Уинтер храбро посмотрела на Стива, но повернулась, услышав тихий смех Питера.

– Ничего страшного, Стив, – сказал Питер.

– Что – ничего страшного?

– Сцены с раздеванием не обязательны.

– Боже! – только и выдохнул Стив, сдержавшись, потому что приходилось и потому что художественный контроль был в руках Питера. – Я не представляю, как наш фильм сможет выйти в категорию «для любого возраста».

– У меня нет трудностей с тем, чтобы показать любовь для любого возраста, – спокойно сказал Питер.

– О’кей. – Стив тяжело вздохнул для порядка. – А вторая проблема, Уинтер?

– Я бы хотела процент с прибыли.

Стив, не веря своим ушам, уставился на Уинтер, а потом рассмеялся.

– А я еще засомневался, что вы дочь Жаклин.

У Жаклин Уинтер никогда не было проблем с любовными сценами, которые могли бы вызывать непристойные мысли, но она всегда требовала процент с прибыли. Разумеется, Жаклин могла выставлять такое требование. Но неизвестная актриса!

– Вы знали мою мать?

– Конечно. – Стив увидел внезапную печаль в глазах Уинтер и искренне добавил: – Мне очень жаль, что она умерла.

– А моего отца вы знали?

– Да. Но не очень хорошо. Я почти каждый год встречался с ним в Каннах.

Вопрос о Лоренсе Карлайле – если такой вопрос существовал – волновал Стива с того момента, как он узнал, что Уинтер получит роль в «Любви». Стив не знал никаких подробностей о стремительном разводе Жаклин Уинтер и Лоренса Карлайла, да и никто не знал, но даже несколько лет спустя, когда у Стива и Жаклин был роман, она все еще говорила о Лоренсе с большой горечью. Если Уинтер разделяла такое отношение матери, то журналисты из кожи вон вылезут, чтобы разыскать скелеты в шкафу и выяснить причину отчуждения между знаменитым режиссером и его дочерью, которой уготовано стать известной актрисой.

– А вы его знали? – спросил у Уинтер Стив.

– Нет, он оставил нас, когда мне был год. Я его не помню.

– И вы его так и не видели?

– Нет.

– А хотите?

– Нет.

Плохо, очень, очень плохо. Журналисты откроют охоту. Если «Любовь» и Уинтер Карлайл станут сенсацией, чего Стив, собственно, и ждал, вопрос о Лоренсе и Уинтер Карлайл придется решать задолго до того, как станут известны номинанты на призы Академии.

– Мы дадим вам процент с прибыли, – наконец вздохнул Стив. Почему бы и нет? – Сколько вы думаете запросить?

Эллисон смотрела на фотографии, разложенные на столе в ее недавно сооруженной кабинке в «Элегансе», и думала, улыбаясь: «Эмили Руссо, как ты талантлива!»

Эмили удалось создать еще более удивительную фотографию – портрет, сделанный вечером того дня, когда Эллисон обрезала волосы, был чудесен, он излучал сияние счастья. А неделю спустя, по просьбе Эллисон, Эмили привезла ей на выбор изумительные фотографии цветов, солнечных закатов, луны и моря.

В конце концов Эллисон отобрала шесть из потрясающих снимков Эмили, подписанных ею, и вставила их в рамки, чтобы развесить на стенах в Белмиде. Не важно, как все получится, но Питер Дэлтон сможет любоваться шестью красивыми, умиротворяющими фотографиями.

Эллисон немного помедлила, положив руку на телефонную трубку, прежде чем набрать номер. За последние три недели она весьма преуспела – набила руку – в пользовании телефоном. Эллисон позвонила Робу Адамсону, чтобы поблагодарить за рекомендацию Роджеру, и разговор получился непринужденным и приятным, потом она весело, со смехом сказала Роджеру, который позвонил по междугородней связи, чтобы высказать свои мысли по поводу «Шато Бель-Эйр», что из-за Белмида пока не может думать о его гостинице, и еще твердо и решительно разместила срочные заказы у Лалика, Чарльза Бэрона, Макгира и Штиффеля, настаивая на гарантиях более срочной доставки, чем это было у них принято.

Эллисон превращалась в эксперта по пользованию телефоном.

«Так что набирай», – сказала она себе.

– «Брентвуд продакшнз», – после третьего звонка ответил на том конце голос.

– Эллисон Фитцджеральд вызывает Стива Гэннона.

– Минуту, пожалуйста.

Стив ответил немедленно, игривым тоном:

– Эллисон? Вы хотите больше денег всего после трех недель работы?

– Здравствуйте, Стив. Нет, у меня один глупый вопрос.

– Давайте.

– Вы знаете, что за собака у Питера? Какого размера?

– Вы и для собаки строите соответствующий Белмид?

– Не совсем.

Только подушки, уютные уголки, где можно поспать, свернувшись калачиком, которые обычно делают в тон покрывалу в спальне хозяина, вишневым занавескам на кухне и дорогому дивану, стоящему в гостиной рядом с отделанным мрамором камином.

– Это коккер-спаниель. Я знаю, потому что моя дочь хочет такого же.

– Спасибо. – Не доберман, Клер, с улыбкой подумала Эллисон. А милый, преданный коккер-спаниель.

– Что-нибудь еще, Эллисон? Еще денег?

– Нет, спасибо, Стив. Пока нет.

Дональд Александр Фуллертон умер от лейкемии седьмого сентября. Марк наблюдал, как он умирает. Смерть Дональда стала концом мужественной битвы, которую вели с помощью всего, что могла предложить медицинская наука, и доблестного духа умирающего молодого человека.

Дональду было двадцать девять, столько же, сколько и Марку. Жене Дональда, Мэри Энн, было двадцать семь, и она ждала ребенка. Марк семь дней находился в стационаре гематолого-онкологического отделения больницы Калифорнийского университета. И очень близко познакомился с Дональдом и Мэри Энн.

И вот теперь все было кончено. Жизнь, оборвавшаяся в двадцать девять лет. Почему?

Марк позаботился о документах – бюрократические формальности, связанные со смертью, обошел других своих пациентов, сдал дежурство и вышел из больницы под ослепительно сиявшее осеннее солнце. Был конец дня, почти вечер, но солнце все еще светило слишком ярко, слишком пригревало, было слишком радостным для такого полного печали дня.

Марк пешком дошел до своей квартиры на Мэннинг-авеню и быстро переоделся в спортивный костюм.

Надо было пойти на пляж и бегать там до тех пор, пока физическая боль не вытеснит душевную, пока не высохнут соленые слезы, пока не иссякнет мощный порыв закричать от бессильной ярости.