Эллисон не напоминала владельца дома, который все сделал своими руками и беспокоится, зная о скрытых дефектах. Эллисон знала, что в Белмиде нет дефектов. Она не позволила им появиться, хотя это далось ей слишком дорогой ценой. И теперь ее измученный мозг молил о сне, а бедро посылало настойчивые и безостановочные сигналы боли.

– Я позвоню Пейдж, как только вернусь в контору, – сказал Стив. – А еще – жене. Она или захочет, чтобы мы перебрались сюда, как только уедет Питер, или – Клер столько лет подбивала нас на это – чтобы мы полностью переделали наш дом. Эллисон, вы свободны?

Эллисон молча ответила улыбкой, которая получилась вымученной из-за острой боли в бедре.

– Эллисон придется сосредоточиться на «Шато Бель-Эйр», – объяснила Стиву Клер. – Но сначала она возьмет более чем заслуженную неделю отдыха. – Клер с теплой улыбкой повернулась к Эллисон. – Я серьезно, Эллисон. И тогда ты вернешься ожившая настолько, чтобы справиться с «Шато» и со все удлиняющимся списком людей, которые хотят, чтобы ты занялась их домами.

– Списком, в который будет включено и мое имя? – спросил Стив.

– Ну конечно.

Когда Стив, Эллисон и Клер подошли к входной двери, собираясь выйти, Стив спросил:

– Я уже могу взять ключи?

– Сегодня днем мне надо будет сюда вернуться, – ответила Эллисон. – Несколько завершающих штрихов.

– Что еще тут можно сделать?

Эллисон чуть улыбнулась. Она только хотела наполнить роскошные вазы от Лалика свежими розами. Возможно, красивые французские вазы из хрусталя, наполненные свежими розами пастельных тонов, станут ее подписью в каждом доме, каждой гостинице, каждом пентхаусе, который она оформит. Эллисон подумывала об этом. Но сейчас она хотела сделать это, чтобы завтра, когда приедет Питер, в доме было уютно, светло и приятно пахло.

– Я хочу поставить в вазы розы. А когда закончу, завезу ключи в вашу контору в Брентвуде, Стив. Так можно?

– Конечно, но не спешите, Эллисон. У меня есть лишний комплект, который я дам Питеру утром.

– Я завезу ключи сегодня. Они мне не нужны.

Эллисон забрала в цветочном магазине в Беверли-Хиллз коробки с розами, встретилась с Уинтер у въезда в университет на Вестхолм-авеню, и они вместе поехали в Белмид.

– Эллисон, не могу поверить, что это тот самый темный, мрачный дом. Теперь он похож на весенний луг. Здесь так романтично.

Романтично? – переспросил усталый мозг Эллисон. Ей хотелось превратить Белмид в светлое, приятное, мирное и счастливое место, но романтичное? Неужели она перестаралась?

– Эллисон, у тебя сильно болит бедро? – напрямик спросила Уинтер, вернувшись с экскурсии по дому.

Эллисон была в кухне, разбирала розы. Уинтер заметила напряженность во взгляде подруги, и это напомнило ей длинные месяцы выздоровления – Эллисон никогда не жаловалась, ведя личную молчаливую решительную войну с болью.

Эллисон удивилась прямоте Уинтер, но честно ответила:

– Болит.

– Ты можешь отдохнуть?

– Да. Клер дала мне неделю. Я собираюсь отмокнуть в горячей ванне с пеной, а потом спать и читать.

На прошлой неделе Эллисон купила недавно вышедшее собрание пьес Питера Дэлтона. В него вошли пьесы «Карусель», «Страж бури», «Эхо», «Бремя глубины», «Скажи “прощай”» и другие. В книге не было только что поставленных на Бродвее «Теней разума» и готовящейся к съемкам «Любви».

Эллисон собиралась после расслабляющей ванны забраться в постель с чашкой чая и читать талантливые слова, написанные человеком, с которым она познакомилась прошедшим августом… человеком, ради которого она так старательно работала, чтобы сделать Белмид уютным, счастливым и безупречным.

– Хорошо, – твердо сказала Уинтер. Она вскинула голову и, подмигнув, спросила: – Как ты думаешь, у тебя будут силы испечь пятнадцатого рождественское печенье?

– Конечно. А что?

– Я сказала Марку, что привезу в Бостон рождественское печенье. – «А я никогда не пекла рождественское печенье». Никто не потрудился показать болезненно застенчивой Уинтер Карлайл, как печь такое печенье. Никого не волновало, есть ли у Уинтер радости детства. По правде говоря, у их домашнего повара не было никакого желания устраивать на кухне некоторый беспорядок ради тихой, неуклюжей девочки. – Ты представляешь, Марк только шесть часов как уехал, а я уже считаю минуты до шестнадцатого…

– Представляю.

По мягкому синему ковру, лежащему на полу в гостиной, Уинтер прошла к обрамленной фотографии. На ней был запечатлен молодой месяц и стояла подпись: «Э. Руссо». Она с минуту с восхищением разглядывала фотографию, потом спросила:

– Как ты думаешь, Эмили захочет помочь с рождественским печеньем, если она будет не в Гонконге или где-нибудь еще?

– Я… нам нужно ее позвать.

– Я ей позвоню, – сказала Уинтер. – Она по-настоящему талантлива, правда?

Эмили вынесла только что отпечатанные портреты из темной комнаты в своей квартире в Санта-Монике и аккуратно разложила по папкам. Через несколько минут она выйдет из дома, чтобы успеть на автобус, который отвезет ее в Беверли-Хиллз на четырехчасовую встречу с Робом.

Раскладывая фотографии по папкам из манильской бумаги, Эмили бросила взгляд на свои ногти, длинные, красивой формы. Это было для Эмили невероятным достижением – длинные, ухоженные, а не обгрызенные ногти! Теперь они выглядели вполне презентабельно. И джинсы Эмили больше не носила. Она носила одежду такую же стильную, как та, что была на манекенах в витринах магазина Буллока в Вествуде. Эмили купила новую одежду – брюки, блузки, свитера и пиджаки – сдержанных тонов и на размер больше, чтобы она сидела свободно и скрывала фигуру. Но все равно теперь она выглядела более стильно.

Эмили было интересно, заметит ли это Роб.

Выходя из своей темной, словно ночью, квартиры под яркое ноябрьское солнце, Эмили думала о женщинах, которых Роб замечает… красивых, ослепительных, уверенных женщинах, таких, как Элейн Кингсли…

Эмили сделала портрет Элейн в начале ноября – подарок-сюрприз от Элейн к дню рождения Роба. Фотографии делались в роскошной квартире Элейн на Роксбери в Беверли-Хиллз. Была ли это квартира Элейн или их общая с Робом квартира?

Элейн расположилась на диване в элегантной гостиной, отделанной в персиковых и кремовых тонах, и критически наблюдала, как Эмили проверяет объективы и фильтры. Элейн не скрывала своего критического взгляда, словно глаза Эмили ничего не видели, а сердце не могло чувствовать боли, когда она смотрела на мир через объектив своей камеры.

Телефон Элейн звонил беспрестанно, но на звонки отвечал автоответчик. Эмили и Элейн слышали все записываемые сообщения – важные сообщения от важных людей важной Элейн, всегда надежному и толковому посреднику. Среди всех этих важных звонков было одно обычное сообщение, раздался знакомый обеим женщинам голос Роба: «Привет, малыш. Я заказал ужин на восемь в «Бордо-рум». Заеду за тобой в семь тридцать».