— Ну, если ты настаиваешь... — выдохнула она наконец и ушла, увлекая за собой Дмитрия.

Я не врал ей. Если бы она осталась со мной, я в конце концов наговорил бы ей всяких гадостей. Я нуждался в нескольких минутах одиночества, чтобы переварить произошедшее.

Я, единственный из участников церемонии, испытывал искреннее горе. Дмитрий не относился к Наталии всерьез. Я даже сомневался, что они когда-нибудь разговаривали друг с другом. Он неизменно видел в ней только объект мощного сексуального желания. Если он и грустил, то лишь от того, что ему так и не удалось переспать с ней.

С Кемпом дело обстояло куда сложнее. Он очень давно знал Наталию и каждый день проводил много времени в ее обществе. И главное, он зависел от нее в финансовом плане. Он тоже много потерял с ее смертью. Теперь его ожидали трудные, действительно траурные времена. Он уже понимал, что ему придется распрощаться с квартирой в сто тридцать квадратных метров напротив собора Инвалидов и с образом жизни кинозвезды.

Впрочем, я нисколько не сомневался, что, будучи исполнителем завещания своей протеже, он сумеет защитить собственные интересы. Я так и видел, как он выторговывает права на документальный фильм, посвященный «Жизни и смерти самой популярной манекенщицы последнего десятилетия», за которым последуют посмертный календарь и линия сексуального белья с этикеткой «Наталия В.». Шестьдесят процентов прибыли пойдут на благотворительные цели, а остальное — на его банковский счет.

Кемп всегда относился к Наталии как к курице, несущей золотые яйца, и это отношение не могло измениться только от того, что она умерла. Чтобы убедить такую акулу, как он, искать добычу в другом месте, требовалось нечто более существенное.

Вдруг я почувствовал себя страшно одиноким среди широких пустынных аллей. Даже под яркими лучами солнца это место выглядело мрачно. И тот факт, что вокруг меня лежали люди, чьи песни или книги доставляли мне столько радости, ничего не менял. Мне не следовало находиться здесь.

А где, кстати, следовало? В жалкой картинной галерее, где мне удавалось выставлять только второстепенных художников? На VIP-этаже «Инферно», среди звезд шоу-бизнеса и политики, которые никогда не признавали меня за своего? В постели Лолы, этой рабыни своих страстей? Или же в камере, с пришпиленной к стене фотографией Сары Новак в кожаных брюках? Я не знал, куда деваться. Честно говоря, я вообще не понимал, во что превратилась моя жизнь.

Углубившись в эти мысли, я брел куда-то по аллеям Пер-Лашез. Я прошел мимо Стены коммунаров, увидел вдали могилу Модильяни и повернул в сторону старого кладбища.

Пейзаж сразу же изменился. Безупречно правильные ряды современных надгробий уступили место очаровательному беспорядку. Девятнадцатый век не скупился на украшения. Время изрядно потрепало памятники той поры, а местами их вообще было трудно разглядеть из-за буйно разросшейся зелени, но каждый свидетельствовал о былой славе тех, кто под ними покоился.

Живи Наталия в ту эпоху, она имела бы право на бюст работы Родена или на обелиск, воздвигнутый каким-нибудь пылким поклонником. А вместо этого через несколько дней на ее могиле появится простая мраморная доска. Ничего, способного напомнить прохожим, что эта женщина воплощала в себе совершенный идеал красоты.

И тут я понял, каким хрупким носителем информации является глянцевая бумага. Не пройдет и десяти лет, как Наталия займет свое место среди легендарных идолов, слишком рано покинувших этот мир. Что останется от нее, если не считать нескольких пожелтевших фотографий, вроде тех, что показывал мне отец? Кто, кроме меня, будет вспоминать о ней?

Все произошло слишком быстро. Только-только я успел привязаться к человеку, а его у меня отняли. Я утратил смысл жизни. От меня уже ничего не зависело. А впрочем, разве от меня когда-то что-то зависело?

Внезапно я почувствовал сильный удар кулаком в левый висок. Поскольку ни к чему подобному я не готовился, я даже не попытался защититься. И вот, уже во второй раз за три дня, я грохнулся наземь в полубессознательном состоянии.

Перед тем, как сознание покинуло меня окончательно, я успел подвести итог. Алекс Кантор : 0, остальное человечество : 2. Достаточно почетный проигрыш.

Похоже, у меня вырабатывалась скверная привычка — получать тычки, не давая при этом сдачи. Даже у Фрезера в конце карьеры результаты бывали получше.

Оглушенный, я погружался в новое измерение, наполненное ослепительными красками. Все воспоминания прошлой недели смешались в неудобоваримый коктейль. Я летал как безумный среди каких-то разрозненных образов. Например, я пронесся мимо обнаженной груди Лолы и чуть было не врезался в идол «Кэмпбелл» работы Сэма.

Издалека, через окружавший меня разноцветный туман донесся утробный голос:

— Мразь! Чертов ублюдок!

Восковая мадонна со смешными крылышками открыла мне объятия. Я оттолкнул ее, даже не удостоив взглядом. Вдали я заметил соблазнительные бедра Сары Новак и устремился к ней. Я протянул руку к этому обворожительному видению, готовясь насладиться каждой частицей полицейской плоти.

Однако попка инспекторши внезапно исчезла. Кто-то схватил меня за воротник и поставил на ноги. Я приоткрыл глаза. Не настолько, чтобы сразу вернуться в безжалостную реальность. Но, увы, достаточно, чтобы узнать лицо стоявшего передо мной человека.

— Почему ты всегда ведешь себя как безмозглый кретин? — спросил Кемп.

Он изрыгал ругательства, багровея от злости. Его рука взмыла над моей головой. Я подумал, что он доведет дело до конца и проломит мне череп. Но он удовольствовался тем, что пригнулся к самому моему лицу.

Мои обонятельные каналы наполнились испарениями его духов. Он пользовался чем-то довольно вульгарным (по-моему, я узнал «Фаренгейт»), что прекрасно дополняло его облик.

— Что это была за чертовня с галереей позавчера? — прошипел он. — Я пришел на встречу и увидел кучу легавых. Ты вроде бы еще кого-то убил?

Я поспешил восстановить истину.

— Не я. Лола. А наречие «еще» представляется мне неуместным. В том, что касается убийств, я невинен, как Бритни Спирс.

Да, сравнение я подобрал неудачное. Наверное, лучше было бы упомянуть Мать Терезу или Жанну д'Арк, хотя в последнем случае мне могли бы приписать еще более воинственные наклонности. Впрочем, мои слова произвели должный эффект, потому что Кемп ослабил хватку.

Я рухнул как мешок. Мой затылок снова стукнулся о землю. Благодаря вмешательству провидения мне удалось не раскроить черепную коробку о бордюр какого-то надгробия. Но от этого боль в виске, куда меня ударил Кемп, не стала меньше.

Да, по части ударов милашка Томас мог соперничать с Максом Шмелингом. Не прошло и семидесяти лет, как Германия снова обрела тяжеловеса, достойного такого сравнения. Из осторожности я решил оставить свои соображения о его великолепных природных данных при себе.