Вернемся теперь к армии Барклая, которую мы оставили на пути от Полоцка к Витебску.

После отъезда Царя Барклай де Толли «остался единоличным распорядителем судеб 1-й армии» (32. Т. 7. С. 493) — самой крупной и сильной из всех русских армий, которая защищала пути к обеим столицам России и против которой вел свои главные силы Наполеон. Более того, как военный министр Барклай был вправе от своего имени или даже от имени Царя давать указания командующим другими армиями. Все это ставило Барклая де Толли в исключительное положение как главного деятеля Отечественной войны, от которого больше, чем от кого-либо, зависели судьбы воинства, народа и государства Российского.

С первых же недель войны Барклай подчеркивал (в обращениях к Александру I, П.И. Багратиону, Ф.В. Ростопчину), что он считает своей «важнейшей задачей» сохранить армию, пока в помощь ей не будут собраны «сильные резервы» и «ополчения» (26. Т. 17. С. 179)[404]. Уклоняясь от генерального сражения с Наполеоном, он делал все возможное для того, чтобы поддержать оптимальную боеспособность армии. Так, несмотря на все трудности тысячеверстных отступательных маневров, он удовлетворительно обеспечивал ее продовольственное снабжение. Генерал-интендант 1-й армии, известный впоследствии министр финансов Е.Ф. Канкрин утверждал, что армия почти не теряла провиантских запасов[405]. Это неверно. Кроме того что часть продовольствия и фуража разворовывали собственные интенданты (15. С. 148), приходилось и уничтожать магазины, чтобы они не достались врагу; «в особенности чувствительна была потеря большого магазина в Колтынянах, где уничтожено было провианта на 1 млн руб.» (3. T. 1. С. 150). Тем не менее хотя бы скромный достаток продовольствия 1-я армия, по наблюдениям К. Клаузевица, имела всегда (18. С. 104). Даже такой критик Барклая, как А.П. Ермолов, жалуясь царю 21 августа на разлад армии с ее главнокомандующим, признавал: «Продовольствие армии доселе не совсем еще худо»[406]. Во всяком случае таких затруднений, как во 2-й армии («Пехота и кавалерия без воды и без продовольствия, что хуже всякого сражения», — писал Багратион Барклаю 30 июля)[407], 1-я армия не знала.

Разумно сочетая строгость и заботливость, Барклай старался держать в армии железную дисциплину. Мародерство он пресекал в корне. В одном из приказов угрожал «расстрелять каждого, у кого в лагере найдутся незаконно присвоенные вещи» (29. С. 49), и действительно в Облонье по его приказу были расстреляны 12 мародеров[408]. Кстати, и Багратион в приказах по 2-й армии требовал, «чтоб военные чины под смертною казнию нигде и никакого грабительства не делали»[409]. Зато Барклай, как и Багратион, заботился о здоровье солдат, благодарил командиров «за благоразумное отступление со сбережением людей» и сам отдавал благоразумные приказы, вроде следующего (от 20 июля): «Предписывается в жаркое время на марше нижним чинам галстухи снимать, мундиры расстегивать, грудь не стеснена, легче солдату, несколько манерок с водою можно иметь в руках»[410]. Русские солдаты, издревле отличавшиеся неприхотливостью, но чуткие к вниманию «сверху», благодарно выполняли такие приказы и не считались ни с какими лишениями. «Сапожные подметки, правда, в грязи оставляли, но в лапти переобувались и еще вольготнее шли», — писал о них генерал А.М. Зайончковский[411].

Не все удавалось Барклаю де Толли. Не смог он, в частности, поставить вровень с продовольственным снабжением медицинское обеспечение войск, хотя ему помогал самый авторитетный тогда в России военный врач, лейб- хирург Павла I и Александра I, президент Медико-хирургической академии Я.В. Виллие, занимавший пост главного военно-медицинского инспектора Российской империи. Беда заключалась в том, что «врачей было ничтожное количество, да и те были плохи» (32. Т. 7. С. 505). Как бы то ни было, все заботы Барклая были подчинены одной, главной задаче — обеспечить отступление армии в наибольшем порядке и с наименьшими потерями. И русские и французские источники свидетельствуют, что 1-я армия отступала образцово. Барклай «на пути своем не оставил позади не только ни одной пушки, но даже и ни одной телеги», — вспоминал А.П. Бутенев[412]. И «ни одного раненого», — добавляет А. Коленкур (19. С. 120).

Тем не менее с каждым днем вынужденного, прямо-таки спасительного и превосходно организованного отступления росло недовольство против Барклая де Толли в собственной его армии, а также в армии Багратиона и по всей стране. Первоисточником его был неблагоприятный для России, уязвлявший национальную гордость ход войны. Со времен П.А. Румянцева и А.В. Суворова, вспоминал очевидец, «слово ретирада… заключало в себе нечто предосудительное» (29. С. 37). На уме и на устах каждого патриота было суворовское речение: «Русак — не рак, задом ходить не умеет». П.И. Багратион, сам вынужденный отступать со своей маленькой армией, считал, что виноват в этом Барклай, который, располагая армией, почти втрое большей, не хочет или боится пойти вперед и вместе с ним, Багратионом, ударить по врагу. «Русские не должны бежать, — внушал Багратион в июльские дни А. А. Аракчееву. — Это хуже пруссаков мы стали» (26. Т. 16. С. 216). «Я не понимаю ваших мудрых маневров, — сердился он в письме к А.П. Ермолову 19 июля. — Мой маневр — искать и бить!»[413]. «Наступайте! — призывал он в другом письме к Ермолову. — Ей Богу… шапками их закидаем!»[414].

Так же «шапкозакидательски» были настроены и другие (из числа самых авторитетных) генералы. «Боже милостивый, что с русскими армиями делается! — возмущался, например, М.И. Платов. — Не побиты, а бежим!»[415]. Начальник штаба 1-й армии А.П. Ермолов, как и Багратион, считал, что надо переходить в наступление, а Барклая, поскольку он этого не хочет, сменить, считал так и писал об этом не единожды Царю (26. Т. 14. С. 260–261)[416]. Но главный и самый опасный для Барклая де Толли очаг оппозиции гнездился рядом с ним, в императорской Главной квартире, которую Царь, уезжая из армии, оставил при Барклае. Лица, составлявшие эту квартиру (принцы Георгий Голштинский, Александр Вюртембергский, Август Ольденбургский, граф Г.М. Армфельд, барон Л.Л. Беннигсен), группировались вокруг вел. кн. Константина Павловича, который формально был всего лишь командиром 5-го (гвардейского) корпуса, но фактически, как член царской семьи, родной брат Царя, значил гораздо больше. Все они «дела никакого не делали, но болтали и критиковали действия главнокомандующего»[417], интриговали против него и жаловались Царю. Особенно раздражал Барклая Константин Павлович, который «не только своей надменной курносой физиономией, но и нелепостью мышления напоминал отца, Павла Петровича» (32. Т. 7. С. 501).