— Яйца все не ешь, остальным тоже оставь, — бросила она через плечо.

Джулиан изобразил на лице чудовищную гримасу и крикнул с нескрываемой злобой в сторону хлопнувшей входной двери:

— Jawohl, mein Kommandant![31]

Бен вздохнул. «Квинтет Кураж» явно дошел до состояния, при котором члены его не могли гармонично сосуществовать в замкнутом пространстве — по крайней мере в такой тропической атмосфере. Было всего половина одиннадцатого, а в доме уже стояла невыносимая жара: в общем, условия были далеко не оптимальные для того, чтобы разгадывать вокальные головоломки, изобретенные синьором Фугацци. Если верить номеру «Таймс», который Дагмар вчера привезла из Мартинекерке, в Лондоне и по всей территории центральных графств шли дожди. Когда же, наконец, облака доберутся досюда?

Роджер вошел в кухню, завершив очередную беседу по телефону.

— Сегодня во второй половине дня нас посетит Вим Ваафельс, видеохудожник, — сообщил он с мрачным видом.

— Какие-то проблемы? — поинтересовался Бен.

Роджер взъерошил волосы рукой: под мышками у него уже виднелись темные пятна пота. Он задумался, пытаясь наилучшим способом сформулировать свои сомнения.

— Скажем так: по-моему, Дагмар вряд ли будет от него в восторге, — промолвил он наконец.

— О! — не упустил возможности съехидничать Джулиан. — Кто бы сомневался! По крайней мере я больше не буду чувствовать себя в одиночестве! А я и не ждал, не чаял в лесной глуши столкнуться с собратом по несчастью!

Роджер неуверенно направился к плите: с каждым днем ему явно становилось все труднее удерживать свой коллектив в рамках приличий. Он налил себе чашку кипятку из кипящего чайника, который никто не потрудился снять с огня.

— А наше сопрано никому на глаза не попадалось? — спросил он, стараясь казаться беззаботным.

Бен покачал головой. Джулиан посмотрел Роджеру прямо в глаза и увидел в них выражение, которое не спутаешь ни с чем, — то выражение, которое можно прочесть в глазах мужчины, пытающегося выяснить, где его жена провела предыдущую ночь.

— Она вышла прогуляться. Сразу после полуночи.

Роджер с несчастным видом отхлебнул из чашки чай.

Не прошло и нескольких минут, как хлопнула входная дверь и в прихожей прозвучали шаги. Джулиан стиснул челюсти в ожидании еще одного германского вторжения.

Но на пороге показалась Кэтрин. Он шла медленно, словно сомнамбула, словно не замечая глядящих на нее мужчин. Ее волосы были всклокочены, щеки румяны, глаза полузакрыты. Какие-то листочки и сухие веточки прилипли к штанинам ее леггинсов.

— С тобой все в порядке, Кэт? — спросил Роджер.

Кэтрин моргнула, впервые обратив внимание на его присутствие.

— Да, да, конечно, — громко ответила она. — Я просто гуляла, вот и все.

Она направилась к плите, похлопав по дороге по плечу своего мужа, имевшего в этот момент весьма жалкий вид.

— Овсянки никто не хочет? — сказала она, отыскав взглядом лицо Бена, находившееся на привычном месте, и щедро одарив толстяка лучезарной улыбкой.

Хотя до приезда Вима Ваафельса еще оставалась пара часов, репетировать они в тот день так и не стали. По негласному уговору они решили не налегать на «Partitum Mutante», пока погодные условия этому не благоприятствовали. Бен сидел у окна, мучимый головной болью и несварением желудка; остальные слонялись по дому, листая книги, разглядывая орнаменты и музицируя на имевшихся музыкальных инструментах. Джулиан играл «К Элизе» на фортепиано, постоянно спотыкаясь на одном и том же месте, Кэтрин уселась за прялку и возилась с ней, пытаясь понять, как та работает и работает ли она вообще. Роджер за компьютером изучал партитуру «2К+5» Пако Барриоса, пытаясь убедить себя в том, что жизнь не кончается на «Partitum Mutante».

Ко времени планировавшегося прибытия мистера Ваафельса все британские участники квинтета — опять-таки по негласному уговору — собрались вместе, философски решив, что в любом случае лучше будет встретить опасность сплоченным фронтом. Только Дагмар явно находилась совсем в другом настроении. В манерах Роджера она уловила нечто, что заставило ее подозревать: скоро упадет та самая последняя капля, которая переполнит чашу ее терпения.

— Вы разговаривали с этим типом, верно? — поинтересовалась она осторожно.

— Да, по телефону, — ответил Роджер.

— Он что, тоже псих?

— Да нет, нет… — неуверенно попытался заверить ее Роджер. — Судя по разговору он… ну вроде бы знает, чего хочет.

— Значит, нормальный?

— Он… у него очень сильный фламандский акцент. Намного хуже, чем, к примеру, у Яна ван Хёйдонка. Мне показалось, что он очень молод. Примерно ваших лет, наверное. Короче говоря — не старый перечник, вроде нас, хе-хе-хе!

Зрачки Дагмар презрительно сузились. Она всегда относилась к Роджеру Куражу с большим уважением, но в этот момент он напомнил ей одного из ее бывших руководителей в дрезденской «Стаатсопер».

В это время они все услышали, что к «Шато де Лют» подъезжает автомобиль. Он был еще где-то в полумиле от них, пока что невидимый.

— Это, наверное, он, — сказал Роджер, воспользовавшись этим событием, чтобы закончить разговор с Дагмар и занять позицию у окна. Но когда источник звука показался в поле зрения, оказалось, что это не автомобиль, а мотоцикл, мчавшийся с ревом в облаке бензинового чада через Мартинекеркский лес. На мотоцикле восседал человек в сером кожаном комбинезоне, перчатках с крагами и серебристом шлеме, похожий на средневекового ландскнехта, явившегося, чтобы сразиться с Тьерри Пращой и его весельчаками.

Когда Вима Ваафельса пригласили пройти в дом, выяснилось, что, по крайней мере в физическом отношении, тот является более впечатляющим образчиком человеческого рода, чем Пино Фугацци (для этого, впрочем, немногое требовалось). Но когда, войдя в гостиную, он снял шлем и кожаную куртку, не у одного участника «Квинтета Кураж» в голове мелькнула мысль о том, что человеческая красота всегда одинакова, уродство же — бесконечно разнообразно.

Вим был молод. Им сказали, что ему двадцать пять, но выглядел он от силы лет на семнадцать, чему способствовала его манера держаться, типичная для перекормленных подростков. Художник был одет в охряные вельветовые джинсы, военные ботинки со шнуровкой и просторную поношенную футболку с увеличенным кадром из бюнуэлевского «Un chien andalou»[32] — опасная бритва, зависшая над глазом женщины. У самого Ваафельса глаза были глубоко посаженные и налитые кровью; их блеск выдавал недюжинный, но весьма специфический интеллект. На его гладкой коже, похожей на кожуру тыквы, поблескивали капли пота; кое-где виднелся прыщ-другой. Голову венчала копна крашеных белых волос, обильно смоченных гелем.