Славик внимательно осмотрел повреждения и сделал вывод:

— Пап, это, наверное, не бомба, а ракета. Прямо внутрь влетела.

— Пошли отсюда быстрей! — сказала Ирина. — Боря, ты что руку из повязки вытащил? Нам еще часть проходить!

На улице Бутырина, центральной магистрали Бароновки, людей было побольше. Несколько человек с автоматами сидели на корточках у кафе. Того самого кафе, где Борис так поразил гостей на собственной свадьбе. На прохожих внимания они не обращали. Еще двое, в камуфляже и с зелеными повязками, курили у ворот военной части. Борис поудобнее взял сумку, зачем-то поправил черную перевязь. Двое проводили его равнодушным взглядом.

На грязный, непривычно пустой Бароновский мост ступили в полном одиночестве.

Дождь пошел сильнее, начал срываться снег. По дороге, разбрызгивая жидкую грязь, промчалась «Газель», и Борис испуганно отпрянул. Сидевшие в кузове бородачи с зелеными повязками дружно засмеялись, один что-то крикнул. Славик насупился и украдкой показал им кулак.

Тихо напевая известную только ей песню, текла под мостом Сунжа.

По дороге, ступая крепкими ботинками прямо по лужам, прошло несколько автоматчиков. Один проводил Ирину цепким взглядом из-под надвинутой на самые брови черной шапочки. Сразу захотелось съежиться и ускорить шаг. Ирина вздохнула, поправила шарф на голове и выпрямила и без того прямую спину.

Со стороны Трека вывернуло несколько человек с сумками, и Ирина машинально посмотрела в ту сторону. Когда-то по этой улице шли веселые и беспечные люди. Шли, предвкушая катания на лодках, подъем на колесе обозрения, прогулки по тенистым аллеям. В знойный летний день шла когда-то по этой улице Ира, продавливая каблучками мягкий асфальт. Шла и поглядывала на идущего рядом Бориса, словно желая убедиться, что это наконец-то он, а не навеянное летним зноем марево. И еле сдерживалась, чтоб не взять его за руку, не прижаться. Интересно, а если б тогда кто сказал?..

— Девушка, извините…

Ирина нехотя вынырнула из воспоминаний. Перед ними стояли две замотанные в платки женщины и старик с палкой.

— Вы не знаете, можно еще откуда уехать? Говорят, с Консервного? Не знаете? Извините.

Бассейн «Садко» стоял совершенно целый, тихий и пустой. Справа тянулся такой же пустой парк Чехова, деревья уныло мокли под дождем. Кинотеатр «Космос» тоже был цел, зато рядом…

Кафе рядом с кинотеатром сгорело полностью, от деревьев остались только голые стволы. А рядом, среди черных головешек что-то тускло блестело. Борис даже не сразу понял, что эта сине-зеленая масса просто расплавленное стекло от бутылок. Это какая же должна была быть температура?

Со стороны моста, страшно тарахтя, проехал грязный ПАЗ, и только поэтому они не заметили вовремя звук самолета. Еле слышимый, но тем не менее грозный вой возник только, когда автобус скрылся за поворотом, и тут же недалеко прогремел взрыв. Все произошло так быстро, что они даже не успели толком испугаться. Только пригнули автоматически головы и ускорили шаг. На середине моста, Ирина все-таки обернулась: у нефтяного института поднималось в небо черное облако.

Мост прошли быстро, стараясь не смотреть по сторонам. Но воронку не заметить было невозможно. Яма диаметром метра два зияла прямо посереди дороги, куски черной земли засыпали и асфальт, и ржавые трамвайные рельсы, по которым давно не ходили трамваи. Как послание из будущего мелькнула мысль — больше тут трамвай не пройдет никогда. Никогда…

Окна пятиэтажки на набережной белели уродливыми, но уже совсем привычными крестами, в стеклянных витринах аптеки отражалось серое небо и три одиноких человека, идущих навстречу неизвестности. Около Чайки стояла группа людей в камуфляже, и Борис тут же свернул налево, к Дому Радио. Улица впереди выглядела тихой и вполне нормальной, а вот сзади было что-то не так: оттуда слышались странные звуки. Борис оглянулся и по спине у него пополз холодок: с левой стороны улицы до самого перекрестка не было ни одного целого дома. У первого еще сохранился кое-как нижний этаж, а дальше — дальше шли сплошные развалины. Такое он видел раньше только в кино. Груды кирпичей, оконные и дверные рамы, половицы, мебель — все это смешалось в уродливую, страшную кучу. По куче лазали несколько человек, что-то искали.

На плечо мягко легла рука, Борис вздрогнул. Повернулся, встретился с внимательным взглядом серо-голубых глаз, и холодок отступил. «Надо идти, Боря», — шепнула Ира. Борис улыбнулся, кивнул и поправил сумку.

Он ожидал, что дальше будет только хуже, однако, разрушений больше не было. Разве что дыра в крыше Культпросветучилища, но что это за разрушение — так, мелочь. Зато и «Океан», и девятиэтажка с магазином «Алмаз» — все было цело. Даже маленький магазинчик, где они покупали итальянские сапоги. На двери магазинчика белела приклеенная бумажка с надписью «закрыто». Как будто магазин закрылся на перерыв, и скоро молодой продавец снова начнет расхваливать товар, уговаривая покупателей. Борис вспомнил про спрятанные под диван сапоги, вздохнул и снова поправил сумку.

Больше не останавливаясь, они пересекли проспект Ленина, прошли еще один короткий квартал, свернули налево и через пять минут стояли на пороге родительского дома.

Борис вновь вернулся туда, где родился, откуда когда-то ушел.

Внешне ни дом, ни двор не изменились. Те же знакомые до трещинки старинные стены, те же высокие окна. В детстве в жару их всегда закрывали ставнями, и в комнатах становилось темно. В узкую щелку падал солнечный луч, в нем сверкали танцующие пылинки, и маленький Боря думал, что пыль бывает от света. Те же высоченные, давным-давно забитые двери парадного входа. И те же цифры на фронтоне: «1895». «Надо же, — подумал Борис, — а ведь скоро дому сотня стукнет».

Двор тоже не изменился. Та же громадная курага возле общего крана.[15]Когда-то она щедро делилась плодами со всем двором. Те же виноградники под окнами. Господи, сколько же из них делали вина! Те же шестнадцать квартир, те же шестнадцать дверей. Старинный купеческий особняк при советской власти делился на части, достраивался, снова делился — и так много-много лет, пока не приобрел свой нынешний облик.

В квартиры провели газ, воду, некоторые обзавелись собственными ванными и туалетами, но коммунальный дух держался долго. Во дворе днем бабушки играли в лото, вечерами мужчины расписывали пульку. Во время праздников бывало столы накрывались прямо во дворе. Здесь же справляли свадьбы и устраивали поминки. Со временем все это происходило реже и реже. Бабушек становилось больше, а детей все меньше. У квартир появлялись новые хозяева, и снова во дворе шумели дети. Шумели они теперь на другом языке.

Борис, Ирина и Славик ввалились в кухню, и там сразу стало тесно. Мама хлопотала у плиты, отец смотрел в первой комнате телевизор. Комнат было три, располагались они «паровозиком», и, сколько Борис себя помнил, назывались просто — первая, вторая и третья. Вторая и третья комнаты остались от купеческого особняка, первая и кухня были достроены уже при Борисе. Он этого почти не помнил.