— Почему? — спросила Тари, бесстыдно глядя на него поверх рисунка. Она сдула со лба белобрысую челку и убрала за ухо непослушную прядь.

— Где Клаудия? — забеспокоился Джозеф. Комната то появлялась, то исчезала, а может, просто глазные нервы работали с перебоями.

— Кто?

— Клаудия. — Он нервно рассмеялся и хлопнул себя по бедрам, как будто славно пошутил. — Ну, знаешь, соседка.

Тари пожала плечами и снова склонилась над картинкой. С неба метеоритным дождем падали оранжевые лучи. Она рисовала карандашами с блестками.

— Я хочу во двор, — сказала Тари, не отрываясь от картинки.

— Не стоит, пожалуй.

— А я хочу поиграть.

Смутная тень пересекла порог гостиной, и Джозеф подскочил от неожиданности. Клаудия подошла. Повеяло ароматом ее духов. Ароматом роз, и лимона, и тысяч других цветов, и молнии, и дождя, и тумана, и яркого одуряющего солнечного света. У Джозефа подкосились колени, сердце словно проткнули, и тугая струя желания ударила в голову и в пах.

— Я воспользовалась вашей ванной.

— Ничего страшного. Меня-то, вроде, там не было.

— О нет, вы были там. — Клаудия проскользнула мимо Джозефа. Как близко, ох, как близко. Голос такой болезненный, такой усталый. С ума сойти можно от ее белого платья, от вышивки по лифу, от пуговичек на воротничке. А какая грудь! Как обтягивает ее ткань! Какой круглый животик! Приложить к нему ладонь. Почувствовать под пальцами движение. Пусть это будет наш ребенок. Он породнит нас.

Намерения Джозефа ясно читались в его глазах. Клаудия укоризненно и беспомощно посмотрела на него, присела на диван с грацией великосветской дамы позапрошлого века и взяла с журнального столика коробочку в подарочной бумаге. Положила сверток на колени. Джозеф смотрел на нее и думал: трясогорлица. Разве не так называется эта птичка? Ну та, у которой клюв никогда не закрывается? У нее еще такой красный язычок и розовое небо. Трясогорлица.

Клаудия устроилась поудобнее, подоткнула подол и словно в экстазе откинула голову назад. Платье натянулось, края от второй до третьей пуговицы разошлись, обнажив шелковый лифчик и прелестную белую ложбинку между круглыми чашечками.

Джозеф повернулся к Тари.

— Ладно, поиграй, только в сарай не ходи, — велел он, не отводя взгляда от гостьи. — И со двора ни шагу.

Тари довольно кивнула, вскочила и показала ему портрет Клаудии.

— Смотри!

— Обещаешь? Поклянись. — Джозефа вдруг поразило, что дочь выглядит намного старше, чем утром. Она казалась взрослее и умнее его самого. — Не забудь, клятву нельзя нарушить, она священна. — Джозеф еле сдержался, чтобы не схватить дочь за горло и не выжать обещание. К счастью, Тари быстро ответила:

— Клянусь, — и бросилась из комнаты в кухню.

Хлопнула задняя дверь.

Один. В чужом доме. Наедине со странной и слабой женщиной. Запах духов. Чужая комната. Чужие вещи. Хозяева их любили, берегли. А теперь хозяева умерли. И, должно быть, не прочь вернуть свое.

— Простите. — В глазах у Джозефа вспыхнул бешеный огонек. На плите засвистел чайник. Сейчас начнет булькать, кипеть и плеваться паром.

— Простить? — Клаудия разглядывала обои и старинную полированную мебель. Увидела пианино и явно обрадовалась. Похоже, присутствие музыкального инструмента придало ей сил. — Чудесная комната.

— Вы бывали тут?

— Нет, — спокойно ответила Клаудия. — Критчи умерли до того, как мы здесь поселились. — Она на миг замолчала и облизнула потрескавшиеся губы. Во рту у Клаудии пересохло, словно от волнения, язык распух. — Этот дом потом многие снимали, но никого из них соседи не интересовали. Обычно приезжали немолодые пары. — Она снова замолчала, на этот раз, чтобы положить пальцы правой руки на левое запястье, как будто хотела нащупать пульс. — В последний раз здесь жила пожилая иностранка… Она повсюду таскала корзину с младенцами, их извлекли при аборте, потому что была сестрой милосердия на покое, насколько я понимаю. — Клаудия задумчиво пробежала пальцами по коробочке, которую крепко сжимала коленями. — Хозяйка не разрешает приезжать сюда с маленькими детьми. Сами понимаете, слишком много мороки, когда эти живчики носятся по дому. С живыми вообще одна морока.

— А-а. — Джозефу нестерпимо хотелось расквасить ей рот кулаком, а потом целовать разбитые губы. Ей бы стало от этого лучше. Нет, ему стало бы лучше.

— Я полагаю, такие почтенные люди, как ваша хозяйка, не находят в детях никакой радости. Им кажется, что дети способны только носиться по дому и все кругом ломать. — Она задумчиво водила ногтем по обертке, царапая краску. Цветные крупинки забивались под ногти и размазывались по складкам кремового платья. Краска. Пигмент.

Из чего делают краску? Из плоти животных, растений, людей, минералов?

На плите свистит чайник. Слава богу, не в голове.

— Вскипел, — сказала Клаудия и потеряла сознание, рухнув на валик дивана. Джозеф жадным взглядом ощупал обмякшее тело. Пусть мы недостойные мерзкие черви. Но да свершится наша воля. Святотатство из святотатств. Пальцы Джозефа извивались как змеи. Он упал на колени и прижался к Клаудии.

Вскоре она открыла глаза и застонала.

Джозеф смотрел, как соседка медленно приходит в себя. Романтичное зрелище! Какая отличная жертва из нее получилась бы. Стараясь говорить нежно, но не похотливо, Джозеф спросил:

— Принести воды?

Клаудия оперлась рукой о подлокотник и с трудом выпрямилась.

— Нет, — ответила она.

Чайник надрывался.

Джозеф встал с колен и направился в кухню. Черт побери, что там говорила Тари насчет приезда ее матери? Если Тари она мать, то ему жена? На мгновение Джозеф забыл имя, внутри все оборвалось.

Кто-то истошно вопит. Совсем рядом. Чайник. А почему тостер выключен? Надо сунуть вилку в розетку. Вроде немного полегчало. Ишь ты как быстро добрался до кухни. Прямо метеор. Ким. Вот как ее зовут. А вон и Тари в окне. Стоит возле дома и смотрит на залив.

Свист. Это чайник. Из носика валит пар. Как его заткнуть? Как его прихлопнуть и не обжечься?

В руке телефонная трубка. Значит, зачем-то он ее взял. Может, кто-нибудь подскажет, что делать? Джозеф спокойно набрал номер Ким и взял с полки две чашки. На четвертом гудке… Или это был первый гудок? Кто знает? Вдруг четвертый звонок прозвучал первым, за ним третий, потом второй, а уж потом и первый? Ведь могло быть и так? Так вот, на четвертом, допустим, гудке голос Ким объявил, что она сейчас занята или не может подойти к телефону. Равнодушный механический голос. Для всех одинаковый. Даже для мужа.

Он выругался, бросил трубку и застыл. Свист перешел в рев. Джозеф поморщился, закрыл и снова открыл глаза, немного постоял, потом дрожащей рукой схватился за ручку чайника. Чайник затих, задохнулся, умер. Джозеф достал пакетики с чаем. Залил кипятком. Медно-красные клочья заварки разбегались по чашке, кружились, отравляли чистую воду, портили ее цвет. Если бы только вернуть все назад. Что там говорила Тари? Джозеф посмотрел в окно. Тари куда-то делась. Один. Наедине с Клаудией. Ха! В груди клокочет злорадство. Толчками рвется из сердца и клешнями впивается в горло. В легких щекотно. Если кашлянуть, вылетят сотни крошечных варваров на малюсеньких лошадях. Поскачут галопом у ног, потрясая оружием. Потащат с собой, на праздник насилия и грабежа. Нет, не то. Все дело в страхе. Было очень страшно. Мерзавцы сбежали и украли дочь. Хаос отступил, но теперь он снова здесь. Какое облегчение — дрожь пробирает! Скоро хаос воцарится в постели. Нет, надо стряхнуть наваждение, скорее к задней двери. Но тут в дом ворвался ребенок и чуть не сбил Джозефа с ног.