Джозеф осторожно убрал папиросную бумагу. Черная черепичная крыша, голубые стены с черными полосками. Точная копия дома Критча в миниатюре. Джозеф вынул домик из коробки и положил на ладонь. Попробовал заглянуть в окно и увидеть там себя. Не вышло. Он повернулся к Клаудии.

— Крыша снимается. — Тонкие белые пальцы потянулись к подарку. — Это подсвечник на случай, если отключат свет.

Она стоит в полуметре. Она все понимает. Она согласна. Надо поцеловать. Куда? В щеку? В губы? Или в мягкий выпирающий животик? Положить на него голову и уснуть, вдыхая аромат тела. Такой легкий аромат, так легко расступится плоть под ножом, расползется как тесто. Джозеф протянул руку, и Клаудия нежно ее пожала. Погладила ладонь, кончики пальцев. Погладила и отпустила. Нож. В руке нож. Она сильно порезалась. Клаудия посмотрела на руку, но ни капельки крови не выступило.

— Ой, — сказала она испуганно и коснулась пореза.

Клаудия закрыла глаза, затаила дыхание, лицо ее просветлело. Прекрасный образ. Розовые веки такие тонкие, что видны синие прожилки сосудов. Губы обветренны, но все еще полны чувственности. В них столько влаги, они ждут, когда кто-нибудь ее выпьет. Ни у кого нет таких губ. Они возвращают любви непорочность.

Раздались шаги. В кухню вошла Тари с окровавленными руками. Может, порезалась стеклом, когда пыталась вылезти в окно спальни? Но звона не было. Нет, это не кровь, а красный фломастер. Вечно Тари что-нибудь рисует прямо на коже, бумаги ей не хватает.

— Смотри, что я для мамули сделала, — сказала Тари и показала алые руки.

Звук студийного смеха оглушил Джозефа.

Мисс Лэрейси сидела на сиреневом диване. Обивка расшита разноцветными завитушками, на валиках кружевные салфеточки. На коленях старушка держала фотоальбом и водила скрюченным пальцем по черно-белому портрету девочки лет одиннадцати или двенадцати.

Ким тоже склонилась над фотографией. Но старинная конфетница на журнальном столике была гораздо интереснее. Клюквенно-красная, полная твердых, как камень, конфет всех мыслимых цветов. Ким представила, что конфеты слиплись в один большой комок. В животе сразу забурчало от голода.

— А это вот сестра моя, Тэймер. Тоже ясновидящей была. — Мисс Лэрейси задумчиво покачала головой. — Да вишь ты, кровь у ней потекла не туда. Царствие ей небесное.

— Потекла не туда?

— То-то и оно. Как дочку первую родила, кровь возьми да поверни в другую сторону. Бедняжка и заболела. А ведь тоже духов видела. — Мисс Лэрейси спокойно перекрестилась. Не отрывая взгляда от фотографии, подняла руку и вытащила из-под воротничка изящный золотой крестик на тонкой цепочке. Поцеловала его и снова спрятала. — Тэймер нервенная была шибко. Она потом, после смерти уже, частенько ко мне захаживала.

— Неужели?

— А то. Придет под утро, сядет на сундук у меня в головах и смотрит. За все время ни словечка не сказала. А ребенком уж на что ласковая была.

Ким тряхнула волосами.

— Теперь привидений никто не видит.

Мисс Лэрейси искоса взглянула на Ким, морщины на лбу собрались гармошкой. Она прищурилась, словно на ум пришло что-то чрезвычайно важное:

— Ты, я гляжу, знаешь, отчего это? А, деточка?

— Нет, не знаю.

Мисс Лэрейси захлопнула альбом, накрыла ладонь Ким своей и набрала в грудь побольше воздуха.

— Я ведь и день помню, когда духи уходить от нас начали.

— Правда?

— Да, как сейчас помню. В пятьдесят втором это было. — Мисс Лэрейси помолчала, ожидая вопроса.

— Почему в пятьдесят втором?

— В городок первый телевизор тогда привезли. Черно-белый. Поначалу-то духов еще полно было, почитай в каждой семье кто-нибудь привидение видел. А потом как стали все телевизоры покупать, так духов и не стало. Один за другим ушли. А дело все в воздухе. — Она кого-то поискала глазами под потолком.

— Может, у людей притупилось воображение? Я одну статью читала, по-моему…

— Оно конечно, да только завелась в воздухе одна штуковина. Она духов на кусочки кромсает. Больно им. — Мисс Лэрейси показала руками, как это происходит. — Поднимаются, бедные, все выше и выше, прямо к небесам. Стонут, плачут, и утешения им нету. А проклятая штуковина вернуться не дает. Говорят, они теперь к нам только во сне приходят.

— Вы имеете в виду высокочастотное излучение?

— А что, это так называется, золотко?

Ким кивнула:

— Его производят телевизоры, мобильные телефоны, компьютеры. По-моему, вся электроника.

— Эта гадость еще и тело сушит. Человек жаждой мучится, злится на всех. Я как-то телевизор посмотрела разок, давно еще, так потом все никак опомниться не могла. Пить страсть как хотелось. Тебе-то водички принести? Что-то ты бледненькая.

У Ким от разговоров пересохло во рту. Она сглотнула и поняла, что в самом деле хочет пить. — Да нет, что вы. — Ей не хотелось беспокоить пожилого человека. Ким оглядела комнату. Старая мебель, безделушки… От них на сердце тепло и уютно. Тут она снова вспомнила о Тари. Надо скорее Джозефу позвонить. Ким поискала глазами телефон, но его нигде не было. Над буфетом со стеклянными дверцами висела картинка в рамочке. Картинка изображала Христа, его сердце светилось сквозь хитон.

— Так принести попить-то?

— Нет, спасибо. Простите, а телефон у вас есть?

Мисс Лэрейси сняла с колен альбом и, кряхтя, начала подниматься с дивана. Ким вскочила и подала ей руку.

— Да я сама найду. Вы только скажите, где он.

— Ничего, ничего, я уж поднялась. — Мисс Лэрейси заковыляла на кухню. — Обед пока разогрею, — крикнула она с порога. Загремели кастрюли, зашумела вода. Вскоре старушка вернулась с радиотелефоном и протянула его изумленной Ким. — Вишь, чего себе завела. А то очень уж колени ноют, иной раз сядешь да не встанешь. — Мисс Лэрейси осторожно присела на диван и согнулась над трубкой. — Сперва вот эту кнопочку нажми, — сказала она, тыкая пальцем в панель, — а уж потом другие.

— Спасибо. — Ким сделала, как было велено, и набрала номер Джозефа. — Вы не беспокойтесь, я по местному номеру звоню.

Мисс Лэрейси равнодушно махнула рукой:

— А, какая разница. Мне все равно пенсию тратить не на что. Звони хоть в Китай.

Ким прошла к окну гостиной, оттуда сквозь тюлевые занавески открывался вид на бухту. На причале уже практически никого не осталось, только несколько старых хрычей по-прежнему болтали у воды. После трех долгих гудков на том конце ответили.

— Привет, мам, — Тари взяла трубку обеими руками и поднесла к самым губам. Сразу ясно, что звонит мама: больше никто этого номера не знает.

— Привет, заинька. Как дела?

— Хорошо.

— Как ты себя чувствуешь, малыш?