Ноги мои потихоньку понесли обратно по коридору, взгляд зацепился за скобу на уровне моей головы. Под цвет темного дерева, облицовывающего все стены до потолка, выступает из стены не больше, чем на ладонь, а над ней еще одна, и еще, и еще. Наверх уходит темный колодец, малозаметный на общем фоне, а я на его дне. Скобы при всей ювелирной изящности уж очень напоминают о своем простонародном происхождении от простой пожарной лестницы. Или от тех скоб, что ведут в глубины канализационных труб.

Я подпрыгнул и ухватился повыше, скобы не дрогнули, никто их не расшатал, будто и не пользовались. Подтянулся кое-как, дальше зацепился ногами, все рассчитано, чтобы не слишком выпирало, но и легко наступать самими кончиками сапог. Все как будто выверено, отработано тысячелетиями, как дверные ручки или форма водопровода, сработанного, если верить классику, еще рабами Рима.

Скобы проходили перед моим лицом сверху вниз, я сперва поглядывал вверх, но там полная тьма, наконец просто сосредоточился на скобах, все-таки не ступеньки, если сорвется нога, то не покачусь по бархатному ковру и даже на него не шмякнусь…

Когда тело разогрелось от усталости, а руки и ноги налились горячей тяжестью, мелькнула мысль, что хорошо бы перевести дух, но его на таких ступеньках хрен переведешь, еще больше устанешь висеть, изображая муху на стене. Я заставил свое тело карабкаться выше, вскоре голова уперлась в преграду. Я ощупал, похоже на металл. Я бы вообще назвал крышкой канализационного люка, и на миг представилось, что приподнимаю, отодвигаю в сторону и вылезаю где-нибудь в районе Садового кольца.

Крышка не поддавалась, я постучал, попробовал поднять, тяжело, снова постучал, заорал, наконец решил было уже спускаться, всего лишь одной загадкой больше, как вдруг наверху послышался шум, торопливые шаркающие шаги. Звякнуло, крышка начала приподниматься, в лицо хлынул свет, а вместе с ним запахи запустения и чего-то напоминающего живой уголок.

Я не двигался, крышка исчезла, в светлом проеме появилась длинная седая борода, розовое лицо со снежно-белыми бровями. Больше я, щурясь, не разглядел, все заслоняла борода, не больно длинная, но пышная. Старческий голос проблеял:

– Кто здесь?

Я ощутил в нем глубокое потрясение, словно очень давно никто не пользовался этим лазом и вообще не нарушал уединение этого старика.

– Ричард, – ответил я. – Ричард Длинные Руки. Я могу подняться?

– Да, – донесся торопливый голос, – да, конечно… что уж теперь делать…

Я одолел еще одну ступеньку, голова поднялась над уровнем пола, и хотя я мало что увидел, сразу ощутил, куда я попал. Животными пахнет потому, что на поперечных балках висят эти спящие существа, со свернутыми крыльями похожие на пыльные тряпки. Висят, держась коготками задних лап, даже на стенах, зацепившись за все неровности, висят вниз головами, что всегда удивляет простака… Справа и слева от меня все заставлено, захламлено, я поднялся еще на ступеньку и увидел груды сундуков, а на рядах полок множество реторт, тиглей, слесарные тиски, груды непонятных приборов и инструментов.

Старик отступал по мере того, как я вылезал, наконец замер, глядя на меня снизу вверх, когда я выбрался и выпрямился во весь рост. Одна из страдающих бессонницей мышей металась по комнате, ее занесло мне навстречу, я отстранился, чтобы сдуру не плюхнулась на голову: есть мнение, что их ультразвуковые локаторы не распознают волосы как препятствие. Остальные, что на балке, еще не проснулись, но многие уже шевелятся, потягиваются, смешно топыря карликовые драконьи крылышки. На меня удивленно посматривали сонные мордочки. Одна широко и сладко зевнула, показав крохотный красный ротик. Блеснули сахарно-белые зубы.

Старик, одетый в длинную мантию с простыми и хвостатыми звездами, в теплой войлочной шляпе с широкими полями, смотрел на меня полными ужаса глазами. По-моему, на моем туповатом лице прочел свой приговор. Вернее, приговор своему делу, ибо я молод, силен, такому не нужен ни эликсир молодости, ни философский камень для превращения свинца в золото, ибо на пьянки накопленного злата хватит, а женщины с молодым и статным властелином замка и так в постель пойдут не просто охотно, а даже очень охотно…

– Ну и что? – спросил я холодно. – Своей нечестивой алхимией помогал злобному Галантлару удерживать замок в повиновении?

Я медленно подходил ближе, ноги едва находили место, куда опустить ступню. Поперечная балка проходит на ладонь над головой, можно бы не пригибаться даже с моим ростом, но на балке висит вниз головой, зацепившись задними лапами, такой толстенький шерстяной мешочек, стыдливо закрыв нежное пузико перепончатыми крылышками. Разбуженный моим нездешним голосом, приоткрыл один глаз, посмотрел на меня удивленно. Интересно, как я выгляжу в его восприятии вверх ногами. Я рассеянно, не сводя глаз с колдуна, почесал пальцем мохнатую спинку. Кожан зашипел и от удовольствия начал распускать крылья.

Глаза колдуна расширились. Он жалко пролепетал:

– Я всего лишь исследую свойства камня… Я служил Кестлеру Большому Мечу, служил Френлиру Синезубу, потом уже лорд Галантлар захватил этот замок, и я служил ему… Но я никого не убивал, не обижал, я все время сидел здесь, жил здесь…

– А кровь невинных младенцев? – спросил я строго.

Кожан балдел, глаза закатил, пасть распахнулась, зубы острые, как иголки, мышцы крыльев все расслаблялись, пока не растопырились вовсе и бессильно повисли. Я продолжал чесать ему спинку, все звери это обожают, самую злую собаку можно поймать на том, что почешешь ей спину, особенно поближе к хвосту, туда никто из них не достает зубами или лапами, страдает от бессилия и смотрит на каждого влажными от благодарности глазами, кто хотя бы разок там проведет ногтем.

Колдун проблеял жалко:

– Господин, какая кровь? Какие младенцы? Я не выхожу, у меня здесь свои исследования…

– Это что же, – спросил я подозрительно, – этих милых мышек душишь?

Он открыл и закрыл рот. Мой палец скреб кожана, тот тихонько повизгивал от счастья. Мышцы на задних лапах от балдежа все слабели, я видел, как коготки вот-вот расцепятся на балке, чуть отодвинулся. Кожан рухнул, не успел распростать крылья, как орел, позорно ударился об пол. А летучая мышь на полу вообще позорное зрелище. Рядом с нею ковыляющий, как утка, орел – воплощение грации.

Пока он барахтался, я поднял его и подбросил в воздух. Кожан растопырил крылья, сделал красивый пируэт, запоздало оправдываясь, вылетел в окно. Я проводил его взглядом, подошел к окну, выглянул. Замок внизу, как игрушечный, я свесил голову за подоконник, мороз пошел по коже уже в который раз за день. Я в башне, что расположена на длинном тонком шпиле, но что-то ни я, ни Сигизмунд, ни Зигфрид не заметили такой уж бросающейся в глаза особенности.

Голова закружилась, мне показалось, что внизу постройки дрогнули и подвинулись, поспешно отпрянул. Старик смотрел отчаянными глазами. На лице страх и безнадежность, все пропало, сейчас этот мордоворот начнет все бить и крушить. На него не подействовало защитное заклинание, нашел-таки, сволочь, тайный вход в башню, теперь все научные труды под хвост летучим мышам, а грузчиком на старости лет как-то в лом, да и коллеги засмеют…