Парой раз дело не ограничилось, еще через две недели Владимир Николаевич сам позвонил Буровскому.

– Нормальная девчонка эта твоя Зоя, – сказал он, – только стеснительная очень – краснеет то и дело. А так умненькая, просто в школе химию вообще не умеют преподавать. По их дурацкому учебнику я бы сам ничего не выучил. Вообще, даже не думал, что все так запущено. Ну, я тут немножко посидел, разобрался… кажется, теперь знаю, как все школьные знания уложить в эту юную прелестную головку. Пусть еще приходит, если не боится.

Зоя не боялась; через месяц она привела подружку, которой тоже нужно было подтянуть химию. Они прозанимались весь год, в мед не поступили, но по химии обе получили пятерки.

Через месяц, в сентябре, у Владимира Николаевича было уже девять учеников.

Эту книжку Андрей нашел у мамы: на серовато-синей обложке – просвечивающий сквозь крупноячеистую золотистую сеть красный круг. Вероятно, солнце, подумал Андрей и открыл книжку в середине. Он сразу попал в начало рассказа о человеке, который всю жизнь искал чудесный сад, случайно увиденный им в детстве за волшебной дверью в стене. Дочитать Андрей не успел: мама вернулась с кухни. В ладони у нее лежала горстка разноцветных таблеток, она быстро отправила их в рот, запила водой из стакана.

– Пойдем ужинать, – сказала она.

– А что на ужин? – спросил Андрей.

– Макароны по-флотски, – улыбнулась мама.

Андрей закричал «ура!» и побежал на кухню, подпрыгивая, как заводная игрушка. На самом деле мама всегда готовила макароны по-флотски – это было ее, как она говорила, фирменное блюдо. Ни папа, ни бабушка готовить их не умели, и потому каждый раз, когда Андрей был у мамы, он спрашивал «что на ужин?», мама отвечала «макароны по-флотски», он кричал «ура!» и бежал есть. Оба понимали, что вопрос и ответ – лишь часть игры, которая, как всякая игра только для двоих, дарила им невидимое другим удовольствие.

Андрей любил эту игру еще и потому, что бывал у мамы куда реже, чем у бабушек и дедушек. Бабушку Женю он видел несколько раз в неделю, к дедушке Володе приходил раза два в месяц, а у дедушки Игоря и бабушки Даши жил летом на даче. А вот мама появлялась нечасто, наверное, всего несколько раз в год. Пару лет назад Андрей спросил папу, почему так редко видит маму, но папа буркнул что-то невнятное, и Андрею пришлось самому придумать объяснение: он решил, дело в том, что мама очень часто переезжает – почти никогда он не был дважды в одной и той же квартире. Однажды спросил ее, почему она не живет на одном месте, как все остальные, и мама ответила:

– Это потому, что я – путешественница.

– Но ты же можешь жить у своих мамы и папы, – сказал Андрей. – У них ого-го какая большая квартира! На всех места хватит. И видеться мы чаще будем, – добавил он.

Мама встряхнула светлыми длинными волосами и рассмеялась:

– Я уже взрослая жить у родителей. Ничего не хочу от них брать. Они – сами по себе, я – сама по себе, понял?

Андрей кивнул. Жалко, конечно, что с мамой они так редко видятся, но все равно у нее лучше всех! Конечно, он любил бабушку Женю и теперь, когда ему было десять, даже начал понимать книжки, которые она ему читала. Особенно ему нравился Пушкин – про дуэль и черешни или про капитанскую дочку. Не Дюма, конечно, но все равно интересно.

А вот дедушку Володю он немножко побаивался. Дед смотрел насупленно из-под седых бровей и расспрашивал про уроки. Оживился он только один раз, когда Андрей сказал, что в школе они проходили устройство атома. Дед попросил нарисовать, и Андрей с удовольствием изобразил ядро, вокруг которого, как планеты вокруг солнца, вращались крошечные электроны.

– Все не совсем так, – сказал дед, подумал и добавил: – Но сейчас ты не поймешь, придется пару лет подождать.

– Я уже взрослый! – возразил Андрей, но дед усмехнулся и ответил:

– Взрослый-взрослый, да не совсем, – так что Андрей обиделся и просидел надутый весь вечер, пока папа не приехал его забирать.

На кухне у мамы работал телевизор. Лысый мужчина в очках говорил о чем-то непонятном. Андрей узнал его, это был Андропов, который полгода назад стал вместо Брежнева, который умер. Взрослые тогда обсуждали, что теперь изменится, изменится к лучшему или нет, но Андрей ничего не понял из этих разговоров. Только папа сказал: жалко, что Брежнев умер, такие анекдоты были хорошие, пока еще про Андропова сочинят, но дядя Буровский тут же сказал, что у Андропова висит в кабинете портрет Пушкина, и даже процитировал какую-то пушкинскую строчку, которую Андрей уже слышал от бабушки Жени.

Мама вывалила в тарелку сероватые макароны, перемешанные с кусочками провернутого мяса, напоминающими червячков. В старших классах, посмотрев в «Иллюзионе» «Броненосец “Потемкин”», Андрей подумает, что макароны по-флотски назвали в честь хрестоматийного эпизода, но не решится сказать об этом маме: даже не потому, что она обиделась бы, а потому, что Андрей подозревал, что фильма Эйзенштейна она не знала.

В тот день Андрей забрал с собой книжку с красным кругом на обложке; начатый рассказ он дочитал в метро, а все остальные не так уж ему понравились. Но еще много лет по дороге в школу он воображал, что, если пойти другой дорогой, можно найти волшебную дверь, за которой ждет чудесный сад с добрыми зверями и ласковой женщиной, похожей на маму.

К 1985 году Валерина известность давно уже вышла за пределы Москвы: на Гауе олдовые хиппи рассказывали о нем системщикам-пионерам, имя «гуру Вала» было известно посетителям концертов Ленинградского рок-клуба и еще больше – завсегдатаям «Сайгона», которые, потягивая свой маленький двойной, спорили, правда ли, что девушки, обученные техникам тантрического секса, в постели просто улет или это все слухи и полная лажа.

В этом году Валере исполнилось тридцать семь – возраст, прославленный Высоцким как точный срок, отмеренный истинным поэтам. Валера, пожимая широкими плечами, говорил, что он не поэт, а простой учитель физкультуры, но день рождения отметил с размахом, позвав к себе человек десять старых друзей и два десятка учеников и учениц. Когда разошлись все, кроме двух девушек, оставшихся мыть посуду, Леня Буровский вышел с Валерой на балкон. Валера достал пачку и протянул сигарету.

– Ого! – присвистнул Буровский. – «Мальборо»?

– Подарили, – ответил Валера, чиркнув спичкой.

Огонек на секунду осветил его лицо: морщины были почти не заметны, а вот в бороде и длинных волосах то тут то там мелькала седина, словно серебряные нити, вплетенные в шерстяную пряжу.

– Ты доволен? – спросил Буровский.

– Днем рождения?

– Нет, вообще – тем, как все идет.

Валера помолчал. Где-то проехала одинокая машина, сверкнув фарами и жалобно взвизгнув на повороте.

– Не знаю. Наверное, не стоит быть всем довольным, – сказал он. – Истинно мудрый не оценивает, ты же знаешь. Но если оглянуться, то за десять лет мне кое-что удалось сделать и понять. Помнишь, мы когда-то обсуждали, можно ли у нас делать свое дело и при этом жить не по лжи?