Беспокойство тети было понятно: каждый день приносил известия, тревожащие ее душу, — изнасилования, зверские убийства, ограбления стали нормой жизни, и хотя в основном это происходило на окраинах города, а не в центре, где постоянно патрулировали военные, яркая внешность девушки уж слишком привлекала внимание. А в мире, где правда основывается на силе, обывателю оставалось только одно — не высовываться.

Изредка к Ревекке приходили подруги, которые тоже занимались танцами, но в основном ее собеседниками, старающимися как-то ее развлечь, были Ипполит Федорович, тетя и я. После возвращения из Петрограда я одно время избегал общения даже с ней, чем ее крайне обижал. Но теперь, когда моя сердечная рана стала заживать, уже она демонстративно меня игнорировала. Лишь в последнее время, когда она стала невольной затворницей, в наши отношения вернулась прежняя сердечность. Мне нравилось за ней наблюдать, любоваться ею. Вот она с глубокомысленным видом стоит в гостиной перед полками с книгами, по-детски сунув палец в рот, лицо наивное, растерянное, так и хочется погладить ее по головке, но тут она, изогнувшись, наклоняется, лицо становится сосредоточенным, целеустремленным, одежда, облегая, обрисовывает ее обворожительные формы, и я уже вижу перед собой женщину.

Я покорен ее красотой, и с некоторых пор она стала являться мне в сновидениях. Я ловил ее переменчивое настроение, по-детски безудержное веселье могло за короткое время смениться меланхолической задумчивостью. Еще несколько лет тому назад я мог бы без памяти в нее влюбиться, потерять рассудок, совершать безумные поступки, но теперь я стал другим и видел ее насквозь. Сейчас она, будущая похитительница мужских сердец, интуитивно оттачивает свое мастерство на «подручном материале», чтобы потом выйти на большую охоту. Подручный материал — это я. Пока ее натурой движет бессознательное, изначально заложенное в ней, и лишь со временем она все это будет делать осознанно, рассчитывая на несколько ходов вперед свои действия.

Мы решили отправиться в путь налегке, чтобы тяжелые баулы не привлекали ненужного внимания. Взяли только самое необходимое и деньги — «николаевки», продолжавшие оставаться самыми востребованными и надежными дензнаками. Практически все мои вещи оставались в городе, но это меня не тревожило, так как рассчитывал вскоре сюда вернуться. Ведь не могла же долго, годами, длиться нестабильность в стране!

Я оделся в гражданское: пальто с меховым воротником, бобровая шапка, костюм-тройка. Взял с собой револьвер и два десятка патронов к нему. Револьвер был большой и тяжелый, не желал умещаться в кармане пальто, но прятать его в саквояж я не стал. Если он вдруг понадобится, должен быть под рукой. Я поколдовал с карманом пальто, вскрыл подкладку, что-то подрезал, что-то подшил, и револьвер свободно поместился в карман и сразу ложился в руку. С этими портняжными занятиями женщина справилась бы быстрее и лучше, но горничная Фекла пропала еще в прошлом году, перед вступлением войск Муравьева в город, а Маргалит Соломоновна ужаснулась бы и запретила брать с собой оружие.

По настоянию Маргалит Соломоновны Ревекка надела в дорогу весьма неказистый овечий полушубок, на ноги — валенки, а голову обмотала серым, очень теплым пуховым платком. В такой бабской одежде выглядела она довольно неуклюжей, однако же свое прекрасное личико спрятать она не могла. Достаточно было взглянуть на него, и все остальное уже не имело значения.

Дорога оказалась чрезвычайно утомительной и заняла пять дней, так как иного транспорта, кроме подводы, не было, пришлось ехать на перекладных от села к селу, а часть пути мы даже преодолели пешком. В дороге наслушались всяких жутких историй об озорничающих в лесах бандах дезертиров, но больше всего рассказов было об атамане Струке, фактически полновластном хозяине этих мест. К счастью, никто из лесных бандитов нам не встретился, и револьвер мне не понадобился.

Бесконечные заснеженные леса с прогалинами болот, разбитые проселочные дороги — все это мне в конце концов осточертело. Только моя прелестная спутница скрашивала серую, безрадостную реальность. Всю дорогу Ревекка развлекала меня разговорами, всевозможными историями, легендами Полесского края, места обитания легендарного народа — древлян. Сами названия здешних сел и местечек словно приобщали к истории: Дымер, Феневичи, Белый Берег, Дитятки, Черевач, Залесье. Меня же заинтересовало название ее родного местечка — Чернобыль. Мне в этом соединение двух слов — «черный» и «быль» — чудилось нечто зловещее. «Черное» в названии обычно связывалось с чем-то плохим или трагичным, а «быль» созвучно настоящему, реальности. Ревекке я озвучил свою расшифровку названия ее городка: «черное настоящее». Она долго хохотала, выслушав мои умозаключения, затем пояснила, что чернобыль, чернобыльник — это название травы, разновидности полыни. А сам Чернобыль очень даже премиленький городок, стоит на берегу живописной реки Припять, и места там весьма живописные, хотя жизнь в нем, как и в других отдаленных провинциальных городах, довольно скучная, особенно зимой. Вот весной и летом там не соскучишься, можно много чем интересным заняться. Я только вздохнул: в мои планы не входило надолго оставаться в Чернобыле, но я не стал говорить об этом Ревекке.

Ночевали мы в сельских хатах, обычно хозяева стелили нам на полу какие-то тряпки, старые тулупы. Мы укладывались вместе, тесно прижимаясь друг к другу, укрывшись сверху ее полушубком и моим пальто. Я чувствовал даже сквозь одежду жар ее тела, и у меня начинала от этого кружиться голова, возникали фривольные мысли, переходящие в сновидения. Я засыпал позже Ревекки, слушая сонное, ровное дыхание девушки, а просыпался значительно раньше нее. Несмотря на все трудности дороги, эти дни и ночи останутся в памяти как самые счастливые в моей жизни.

Чем ближе было завершение, или финал, нашего путешествия, тем менее разговорчивой становилась Ревекка. Когда я обратил на это ее внимание, она немного растерялась:

— Понимаете, Родион Иванович, вдали от дома я чувствовала себя Розалией Любомирской, а в родном городке буду лишь Ревеккой Исраэль из небогатой хасидской семьи. Я прошу вас не рассказывать подробно о нашем путешествии.

Я вспомнил наши ночлеги и густо покраснел.

— Да, конечно, — пробормотал я.

— Многое, что я позволяла себе в Киеве, здесь уже не могу допустить — у нас очень сильны традиции и вера. Моя тетя Маргалит с тех пор, как вышла замуж за христианина, в Чернобыле не появлялась, хотя у нее прекрасные отношения с моим отцом. Хасидская община, после того как она своим замужеством нарушила Галаха[40]… — она сделала паузу, подбирая слова, — ее не понимает.

Чернобыль, как я и предполагал, оказался заурядным провинциальным городком, спрятавшимся в глуши, насчитывающим не более двух тысяч домов, с преобладанием еврейского населения. Ее родители весьма радушно встретили меня, сытно накормили, хотя сами, как и Ревекка, почти ничего не ели, ссылаясь на начало поста с мудреным названием пост Десятого тевета. Хотя дом был просторный и имелись свободные комнаты, меня определили на ночлег и дальнейшее жительство к дальнему родственнику — Ицхаку Менделю, владельцу небольшой лавки, которую, как и другие торговые заведения, называли на польский манер склепом. Он сам и торговал в ней. Когда не было покупателей, Мендель стоял возле входа в лавочку и затрагивал всех проходящих: