боится наложить на себя руки. Ему страшно, что он не доведёт дело до конца и останется полуживым, полумёртвым.

— Тогда пусть примет небольшую дозу пестицидов или найдёт на реке омут поглубже. Как бы то ни было, нужно вести себя прилично.

— Я тоже так сказал, но он твердит, что боится медленно умирать. Говорит, топор — самый быстрый способ. Скажите, что мне делать? Я сам в толк не возьму, что за невезение, напасти сыплются на меня одна за другой…

Сюн Сань упал на колени и схватился за голову. Лицо его перекосилось.

Староста не мог понять, как быть. Подумав, он сказал:

— Мне нужно посоветоваться. Я с тобой завтра свяжусь. Дело исключительное, поэтому требует особого подхода.

— Не успеем! — Сюн Сань в негодовании хлопнул себя по бёдрам. — Дедушка Юй ведь сейчас ждёт. Если я его не убью, он точно не успокоится. Кто знает, может, он ночью с топором явится ко мне на порог и подберётся к кровати. Как я смогу уснуть?

Дело требовало безотлагательных действий. Старосте пришлось позвонить шурину — учёному мужу, который преподавал в городе. Однако вопреки ожиданиям, услышав слово «убийство», шурин стал заикаться и быстро положил трубку, будто боялся, что сквозь неё просочится кровь и запачкает его. Тогда староста решил позвонить рябому Хуну, уездному мастеру по ремонту телевизоров. Тот был человеком современных взглядов, умел подбирать костюмы, носил кожаную обувь, выражался умными словечками, как городские, а значит, вполне мог дать дельный совет. Как назло, именно в тот день рябого Хуна отправили в далёкую командировку. Некому было здраво рассуждать! Староста от беспокойства не находил себе места, но не мог ничего поделать, кроме как взять за руку Сюн Саня и отправиться вместе с ним в деревню.

День постепенно подходил к концу. В полицейском участке два блюстителя порядка при свете лампы играли в карты. Они были так поглощены партией, что не вникали в слова старосты. Когда тот повторил историю в третий раз, один полицейский подскочил:

— Это же произвол! Здесь пахнет жестоким убийством!

Карты выпали из его рук. Он спрыгнул со стола и стал искать обувь. Потом, захватив наручники, выбежал па улицу.

Люди ворвались в маленький глинобитный дом дедушки Юя. Проверили, действительно ли мертва старуха. Топор лежал у стены. Кровь виднелась в водосточной канаве. Орудие и место убийства были налицо, доказательства неопровержимы, отпирательства невозможны. Следовало арестовать на месте преступления убийцу, которого как раз сморил глубокий сон. Облокотившись о дверь, дедушка Юй сидел на пороге. Его рот был полуоткрыт. Лунный свет, пробивающийся сквозь ветви, отбрасывал блики на испещрённое морщинами лицо. Два сверчка примостились на изношенных туфлях. Зелёные светляки перемигивались в темноте.

Под ярким лучом фонаря сомкнутые веки медленно открылись.

— Эй, ты убил человека? — спросил один из полицейских.

— Нет, нет, ничего подобного. — Старик попытался заслонить лицо от слепящего потока света.

— Тогда как умерла старуха, тело которой лежит в доме?

— Я её убил.

— Ты заявляешь, что убил человека?

— Я никого не убивал. Я только умертвил свою жену.

— Твоя жена — тоже человек. Если убил её, значит, убил человека. Понятно?

Старика подняли на ноги, надели на него наручники. Полицейский подумал о том, каким лёгким, словно травинка или дуновение ветра, был дедушка Юй. Этот невесомый человек не знал, куда и почему его ведут.

— Ты совершил преднамеренное убийство. Тебя будут судить. По меньшей мере тебе светит смертный приговор с отсрочкой, — сказал полицейский.

— Что значит «смертный приговор с отсрочкой»?

— Казнят тебя, — пояснил староста. — Однако не сразу.

— А сколько нужно ждать?

— Не знаю. Может, один, может, два года. А может статься, что и вообще помилуют.

При этих словах старик залился слезами:

— Эх, матушка, матушка! Постыдился бы, Сюн Сань! Не можешь помочь, чёрт с тобой. Зачем нужно было сдавать меня полиции? По твоей вине мне нужно ждать ещё год или два. Болван ты!

Обругав дальнего родственника, старик высморкался и обрушился на жену:

— Я же говорил тебе, что не нужно обращаться к Сюн Саню. А ты — «он поможет, он поможет»… Теперь что? От него только неприятности. Ты-то порвала с этим миром, с тебя взятки гладки, а меня оставила нести наказание! Старая больная дура! Чума! Сейчас у тебя и ноги не ломит, и руки не ноют, и поясница не болит, и голова не беспокоит. Оставила меня одного, а сама-то теперь далеко, забот не знаешь…

Старик безутешно рыдал. Шатаясь, он шёл за полицейским, причитая так громко, что стая ворон на дереве всполошилась и взмыла к луне, заполонив всё небо.

Спустя два месяца дедушка Юй был приговорён к двадцати годам за умышленное убийство. На суде старик гневался, спорил с обвинением. На всех он смотрел исподлобья. Наконец он так устал, что задремал прямо в зале и проспал до самого оглашения приговора. Когда к нему подошёл пристав с вердиктом в руках, дедушка Юй глухо закашлялся и сплюнул слизь на землю.

Получив приговор, старик даже не взглянул на него. Скомкал бумагу, протёр ею нос, губы и выбросил.

2006

Женщина, женщина, женщина

1

перевод Р.В. Замиловой

Это из-за неё мы почти всю жизнь надрывно кричали. Вчера заглянула соседка с нижнего этажа сделать замечание, что наша канализация снова забилась и грязная вода просачивается к ней. Я проорал свои извинения, и от удивления её чёрные глаза скосились к носу. Тут я и сам ощутил некоторое неудобство, но, не в состоянии держать себя в руках, снова нанёс оглушительный удар по её барабанным перепонкам, предложив присесть и выпить чаю… В итоге она в спешке отпрянула за дверь, всё равно что сбежала.

Эх, постоянно я кричу и кричу, вечно пугаю людей. За столом, по телефону, на улице — когда хочу что-то тихо сказать жене, а особенно когда пытаюсь обратиться к какой-нибудь женщине с лицом, изрезанным морщинами, и с тонкими белыми волосами, — стоит мне отвлечься, как моя глотка начинает клекотать изо всех сил, усложняя мне жизнь. Мне всегда казалось, что эти женщины — мои дядюшки и будут недовольны, если я не проявлю уважение, обратившись к ним не на полной громкости.

На самом деле почти никто из них не был дядюшкой. Нет.

«Дядюшка» — это та же «тётушка». Так говорят у нас на родине. К женщинам там всегда обращались как к мужчинам. Не знаю, объяснялось ли это уважением или, наоборот, презрением, создавало ли это какие-то проблемы… Я как