— Спасибо, — коротко бросила она. — Вы можете помочь мне ее поднести, но это позволит вам проникнуть не дальше противоположной стены.

Улыбнувшись, я проследовал за ней через двор, где из старой кирпичной стены на высоте человеческого роста торчали два штырька. Установив стремянку, она поднялась на несколько ступеней и начала двигать табличкой до тех пор, пока штырьки не вошли в пазы. Табличка стала на место, и женщина, выразив свое одобрение формальным кивком, спустилась на твердую землю. Потом, протянув руку за следующей, которую я все еще держал, сказала:

— Спасибо. Дальше я сама справлюсь.

— Я помогу вам — отнесу табличку.

Она пожала плечами и прошла через арку в маленький задний дворик, а я поспешил за ней. Я знал, где хранилось сено и как через маленький люк в потолке попасть на чердак. И как потом подглядывать оттуда за конюхами, которые не подозревали, что мы с Джимми сидим и исподтишка следим за ними. Самое страшное, что они делали, так это мочились в стойлах, нас же с Джимми захватывала сама тайна нашего присутствия. Третье требование «Лошадей не кормить!» также было повешено на видном месте на заранее вбитые штыри.

— Раз в четверть у нас бывают школьные экскурсии, — объяснила она. — Мы принимаем меры, чтобы маленькие разбойники не скармливали животным сладости. Я их всегда пугаю, что они могут остаться без пальцев. Они, правда, все равно не слушаются. — Она смерила меня с головы до ног взглядом, который, словно рентген, видел насквозь мое тело и мысли. — Какая страховка?

— Против смерти.

Она покачала головой: — Мы этого не делаем. Этим занимаются хозяева.

— Может быть, мистер Иглвуд…

— Он спит, — перебила меня она. — А я финансовый менеджер. Когда хозяева хотят застраховать лошадь, мы направляем их к страховому агенту. Бесполезно связываться с мистером Иглвудом. Подобные вопросы он предоставляет решать мне.

— В таком случае… не могли бы вы мне подсказать, был ли застрахован жеребец Винна Лиза, который умер здесь в сентябре?

— Чего!

Я не стал повторять вопрос, но видел, как всевозможные догадки промелькнули у нее в голове одна за другой.

— Или, может, вы знаете, — продолжал я, — не была ли застрахована лошадь, погибшая во время операции на дыхательных путях? И, э-э-э… В прошлый четверг тоже была операция со смертельным исходом. Меня интересует, задолго ли до операции эта лошадь расколола кость? Она, словно не веря своим ушам, молча уставилась на меня. — У Кена Макклюэра серьезные неприятности, — сказал я. — И я не думаю, что это его рук дело.

К ней вернулся дар речи, который нашел выражение в не столько сердитом, сколько любопытном вопросе:

— А кто вы, собственно, такой?

— Друг Кена.

— Полицейский?

— Нет, друг. Полиция редко интересуется на первый взгляд обычными смертями лошадей.

— Как вас зовут?

— Питер Дарвин.

— Родственник Чарлза?

— Нет.

— И вы знаете, кто я? — спросила она.

— Дочь мистера Иглвуда? — осторожно предположил я.

Я постарался убрать с лица всякое подобие улыбки, но она, должно быть, знала о своей репутации:

— Что бы вы обо мне ни слышали, — строго сказала она, — не думайте обо мне плохо.

— Я и не думаю.

Она, казалось, была удовлетворена. А что касается меня, то я говорил правду.

— Если вы знакомы с Кеном, то должны знать, что он пытался ухаживать за моей дочерью, — заявила она.

— Она ему очень нравится, — сообщил я.

Рассет скептически пожала плечами:

— Иззи влюбилась в него по уши. Глупая маленькая сучка. Ей всего семнадцать — в два раза моложе его. Он обращался с ней вполне порядочно. Девчонка просто переросла.

— Он не любит, когда плохо отзываются о ней… или о вас.

Она протестировала услышанное на цинизм, но, казалось, осталась довольна.

— Здесь ветрено, — сказала она. — С минуты на минуту придут конюхи для вечерней уборки и начнут галдеть. Отец скоро выйдет. Почему бы нам не пройти в дом и не поговорить спокойно? Не дожидаясь моего согласия, она, подхватив стремянку, повела меня не в большой дом, а в маленькую двухэтажную пристройку, где, по ее словам, жила она сама.

— Иззи ушла в музыкальную школу. Она такая увлекающаяся! Постоянно сообщает, что встретила идеального мужчину. Но идеальных мужчин в мире не существует.

Что касается интерьера, вкус ее нашел отражение в антикварной мебели с классической, ультраконсервативной обивкой в холодной цветовой гамме и горячем центральном отоплении. На стенах — оригинальные полотна, в основном с изображениями лошадей. В целом внешнее убранство производило впечатление привычного расслабленного богатства. Хозяйка предложила мне кресло, а сама села в другое — с противоположной стороны от камина, скрестив свои облаченные в голубое ноги. Под рукой, на маленьком столике удобно расположились телефон и записная книжка.

— Я не собираюсь иметь дело с Винном Лизом, если только в этом не будет прямой необходимости, — сказала она. — Мы больше не тренируем его лошадей, и ноги его здесь не будет. Я не понимаю, почему отец связался с ним, зная его репутацию. Но жеребец умер от припадков? Или Кену пришлось усыпить его?

— Кен говорил, что жеребец не был застрахован. А вы не знаете насчет двух других?

— Ничего об этом не слышала.

Рассет подняла трубку телефона, нашла в записной книжке номер, нажала ряд клавиш и вскоре уже говорила с хозяином лошади, перенесшей операцию на дыхательных путях. Разговор казался теплым и дружелюбным, и, как выяснилось, лошадь не была застрахована. Аналогичная беседа состоялась с владельцем лошади с треснувшей берцовой костью, и закончилась тем же результатом.

— Между несчастным случаем и операцией прошло три дня, — сказала Рассет. — Перелом произошел из-за перенагрузки на скачках. Сначала все как будто было в порядке, но на следующий день она начала хромать. Пришел Кен с переносным рентген-аппаратом. Отец поговорил с Кеном и Кэри, и они оба сказали, что лошадь можно спасти, стянув ногу винтами. Владелец согласился оплатить расходы, потому что лошадь была спокойной и надежной, и ее можно было отправить на конный завод, даже если ей больше не придется принимать участия в скачках. Эти две лошади просто погибли в клинике, они не были застрахованы. Отец, да и все остальные считают, что Кен проявил неосторожность, если не откровенную халатность.

Я покачал головой:

— Я видел, как он провел сложнейшую и ответственную операцию на жеребой кобыле, и знаю, что он не может быть неосторожным или небрежным. Он проверяет каждый свой шаг.

Некоторое время она сидела задумавшись.

— Вы что, серьезно считаете, что кто-то подстроил обе смерти? — спросила она.