Василь Бадуля

Всех нас радовала еще одна большая удача. Среди солдат оказался одаренный певец — украинец Василь Бадуля. Весь взвод знал его историю. Жил Василь в Каневе, где, как известно, похоронен народный украинский поэт Тарас Шевченко. Восемнадцатилетним парнем, за год до войны, он приехал в Киев, пришел в Академический оперный театр, представился главному режиссеру и без всяких церемоний сказал:

— Хочу петь на вашей сцене. Станете слушать?

Режиссер оторопел, но согласился.

Василь спел арию из «Риголетто» и две народные песни. Режиссер обнял его и попросил прийти на репетицию:

— Хочу представить труппе «украинского Лемешева»!

Счастливый, пританцовывая на ходу, парень добрался до пристани и ближайшим пароходом отправился в Канев. Стоя на палубе, подставив лицо днепровскому ветру, он предавался мечтам: его ждут Киев, Москва, он будет петь в лучших театрах страны, встретится с Лемешевым, Козловским. Как будет счастлива его дивчина — его коханая Олеся! Они поженятся…

Встреча с Олесей заполонила глаза чернотой. Олеся не выказала радости — наоборот, грубо сказала, как только может сказать недобрая женщина любящему мужчине: «Или я, или театр!» Вот как банально и нелепо вышло. Василь выбрал рiдну дiвчину, а театр, подумал он, как и голос, никуда не уйдут.

Война враз перечеркнула все его надежды.

Услышав эту историю, рассказанную ее героем, все, не сговариваясь, отругали Василя, а пуще того — его Олесю. Лишь один солдат, маленького роста, толстенький Саша Пчелкин из-под Саратова, не согласился:

— Спасибо Олесе! Без нее мы никогда бы не услышали «фронтового Лемешева».

Мнение Пчелкина вызвало общее одобрение и смех.

Память сохранила любимую песню Василя.

Ниченька мисячна,

Ясная зоренька,

Выдно, хучь галки збирай,

Выйди, коханая,

Працею зморена,

Хучь на хвылыну приды…

Слушать певца было огромным удовольствием. Пение скрашивало наш окопный быт, возвращало к нормальной жизни, возвышало. Василь любил исполнять, песню о Днепре — к сожалению, я запомнил лишь некоторые ее слова: «Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч… А волна твоя, как слеза…»

Каждый день — концерт. Чего только мы не услышали! Иногда я забывал, что где-то рядом стреляют, что через минуту, секунду тебя может не стать. До войны, хотя мы жили под Москвой, я ни разу не был в Большом театре. Да и не очень тянуло к вокальному жанру. Но пение Василя в необычной окопной обстановке было чудом. И это чудо пробудило во мне — опять же впервые! — жажду слушать и слушать дивные мелодии. Я дал себе слово: если выживу, обязательно побываю в Большом. И тут же возникла мысль: как будет прекрасно, если увижу на сцене Василя!..

Но судьба распорядилась иначе.

Василь был щедр — часто повторял свой репертуар для тех, кто не смог его услышать, находясь на дежурстве. Он стал общим любимцем. Все берегли его от сырости, холода, немецких пуль, обували в лучшие сапоги, кто-то отдал ему свое кашне и следил, чтобы он укрывал им горло. Старались поить его теплым сладким чаем, писали о нем в своих письмах домой — как нам всем повезло.

Несколько раз я звонил комбату, просил доложить об одаренном солдате командиру и комиссару полка: нужно сберечь талантливого певца, определить его в армейский ансамбль. Малышев соглашался, но дело не двигалось.

Однажды немцы вдруг передали нам по радио: «Куда делся ваш артист?» Действительно, несколько дней артист хворал. Тут кто-то припомнил, что во время выступлений Василя стрельба затихала. Через несколько дней немцы еще больше нас удивили: ночью подбросили новенькую губную гармошку — она лежала метрах в десяти от окопов, блеском заявляя о себе. Достали и вручили ее Василю.

В конце октября произошла беда. Немецкий снайпер заставил навсегда замолчать голос Василя.

Этот трагический случай стал для меня уроком. Мы часто откладываем дела на завтра — на войне подобное исключено.

За первую половину октября взвод потерял трех бойцов. Они погибли от случайного снаряда — прямого попадания в окоп. Два крестьянина и бывший футболист, игравший за вторую сборную Минска. Похоронили бойцов недалеко от окопов, у дороги — три маленьких холмика, скромные дощечки с именами погибших, букетики листьев. Не сразу я смог собрать себя, написать их матерям.

Всякий день, прожитый в окопах, — подарок судьбы. Но, как ни странно, ощущение это со временем исчезает, и тебе уже кажется, что все так и должно быть — и ты уже не кланяешься пулям, не обращаешь внимания на вой снарядов…

Первое офицерское звание и первое письмо

Бои в городе постепенно затихали — видимо, заканчивалось летне-осеннее наступление. Неожиданно позвонил Малышев:

— Убываешь, комвзвода! Приказ по армии: направляют недоучившихся курсантов в Ташкентское военно-пехотное училище. Так что сдавай взвод и топай с вещами в полк. Возьмем Ржев — доберемся и до Берлина, а ты, сержант, догоняй нас. Не забудь прихватить дыньку покрупнее да побольше вина.

В поездку в Ташкент как-то не верилось — не ошибка ли? Все же, как положено, передал взвод своему заместителю, сержанту Паше Иванову, попрощался со всеми и поблагодарил за хорошую службу. Раздал то, что не понадобится мне на юге, как то: шинель и теплые носки.

Сам облачился в телогрейку, ночью выбрался из окопов и ползком, а где и пробежками направился в штаб полка. Оттуда, получив бумагу в штаб армии, на попутке доехал до деревни со смешным названием «Кобылкино», в ней располагается штаб армии. Представился, вручил направление. И вдруг молодой полковник объявляет мне со смешком в голосе:

— Поздравляю вас с окончанием Ташкентского военно-пехотного училища и присвоением звания младшего лейтенанта. Извините, ошибка вышла, не успели документы на вас отправить в дивизию. Теперь отвезете сами!

Да уж, забавно вышло. Чему больше радоваться — командирскому званию или расстройству поездки в Ташкент? Конечно, неплохо бы поучиться, имея небольшой, но все же боевой опыт. Честно говоря, не тянуло меня обратно — в грязные, вшивые окопы. Но, вспомнив свой взвод, я вдруг почувствовал, как внутри потеплело, а ночью, добравшись до окопов и докладывая Малышеву, что за сутки закончил военное училище и стал командиром, — я испытывал уже настоящую радость.

Солдаты встретили меня по-доброму, дружным смехом.

— Потише, мужики, — одернул кто-то, — а то немцы бабахнут: подумают, рус взбесился.

Из Кобылкино я привез свежий номер армейской газеты со стихами Суркова, написанными под Ржевом, и сразу прочитал их бойцам.

Завывают по-волчьи осколки снаряда

В неуютном просторе несжатых полей.

Но когда на минуту замрет канонада,

В небе слышен печальный крик журавлей.

Вот опять — не успели мы с летом проститься,