- Не знаю.

- Я знаю. Но прежде, чем мы продолжим, Сахарок, - Андрей касается языком уха, стягивает шорты с бедер и на длинном вдохе проникает в меня чуткими пальцами, отчего в животе рождаются искры удовольствия, - пообещай мне кое-что.

Ему не надо просить. Сейчас я готова пообещать ему все что угодно и легко об этом говорю, чувствуя тепло губ на своей щеке.

- Да. Обещаю…

- Забудь мои слова. Забудь все то, о чем я говорил тебе в кафе, когда мы встретились. О чертовой физиологии и душе. Я уже тогда знал, что вру. Я сходил от тебя с ума всегда, Светка, слышишь? И новая встреча не стала исключением.

- Да.

- Если бы ты захотела, я был бы твоим уже в семнадцать.

Этот шепот дороже признания в любви. Я точно не ждала его, но готова слушать и таять под его руками и теплом сильного тела. Плавиться и гореть от ласки сказанных слов.

Мои губы тоже живут собственной жизнью и находят плечо Андрея, целуют подбородок. Я глажу его затылок и спину, шепчу жарко - так же горячо, как он меня ласкает:

- В семнадцать ты был таким глупым. Да и я тоже.  Мы бы убили друг друга от ревности. В то время я так много ждала от жизни.

- Нет, мы бы любили друг друга, Светка, если бы ты позволила себе быть хоть чуточку слабее. Уже тогда не было ничего в этой жизни, в чем бы я смог тебе отказать. Однажды я сказал об этом Рыжему – от досады, что ты меня не замечаешь.

Я удивляюсь.

- Витьке Артемьеву?

- Да. Мне хотелось быть тебе нужным. И услышал в ответ, что дурак. Ты моя, Сахарок. Запомни это. И больше никогда не решай сама. Ничего. Я очень хочу быть тебе не чужим.

Это признание трогает душу и сердце. Проникает насквозь и отзывается звуком на всех живых струнах. Я обнимаю ладонями темную голову Шибуева и тянусь навстречу своему мужчине. Лучшему другу, ставшему для меня дороже всех. Нахожу губы и целую их – податливые и ждущие, жадные. Отвечаю, как слышу и чувствую – сердцем.

- Ты нужен мне, Андрей. Нужен! Ты!

Поцелуем можно убить, признаться в любви, обидеть и отомстить. Поцелуй может быть горьким и сладким, первым и последним. Немым, равнодушным или красноречивым. Но бывают поцелуи, когда за нас говорят души. Когда исчезают границы возможного и люди проникают друг в друга ростками, отдавая себя без остатка и оставаясь в своем человеке навсегда. В глазах, в памяти, в сердце. В жизни. И не важны место действия и момент. Важны удары сердца – одного на двоих.

В тишине прихожей я слышу эти удары очень отчетливо.

Моя. Моя. Моя.

Мой. Мой. Мой.

- Шибуев, с таким аппетитом ты меня съешь. Дай хоть вздохнуть, дурачок.

- Так как насчет фантазий, от которых ты потом будешь краснеть?

Я улыбаюсь ему в губы.

- Напугал кошку сметаной. Пожалуй, я рискну попробовать. К тому же румянец мне к лицу. Как считаешь?

- Светка, не дразни. Я не знаю стыда и тебе это известно…

О, да. Еще как. Но мне уже не семнадцать лет и я готова проверить его слова на деле. Тем более, что я и сама голодна.

Я сжимаю пальцы на затылке Андрея, а другую руку спускаю к животу. Он у Шибуева плоский и твердый. Проникаю ладонью под боксеры. Мне нравится то, что я глажу. Нравится то, что чувствую и то, что слышу – полный муки стон: «Света!». Жар губ, опаливший шею, и сжавшиеся спину руки. И, выгнувшись навстречу, выдыхаю лишь одно слово: «Сейчас!»

На нас мало одежды и через секунду она слетает прочь. Я остаюсь голой, и Андрей приподнимает меня под ягодицы, разводя бедра. Тяжело дышит, входя осторожно и глядя в глаза. Как бы нам ни хотелось забыться, мы теперь не одни.

- Ты мокрая, Сахарок. И беременная от меня. Кажется, я кончу от одного движения…

От чувства наполненности можно свихнуться. Лаской и поцелуями Шибуев довел меня до коротких вдохов, и я не думаю, что продержусь дольше.

- Не пойму, Шибуев, это обещание или предупреждение? Если это и есть порог твоего стыда, то обещаю покраснеть.

Смех вперемешку с толчками и поцелуями – вкусный коктейль. Желание накалено до предела и нам хватает всего нескольких движений, чтобы приникнут друг к другу, переживая пронзившее нас удовольствие. Но это, как аперитив, и мы оба жаждем продолжения.

Шибуев сообщает, что за ним числится должок, и в ванной комнате я разрешаю ему меня вымыть. Он долго гладит мои бедра, грудь, живот, который уже округлился. Совсем чуть-чуть, но я вижу, как при взгляде на эту округлость загораются светом глаза Андрея.

- Светка, как ты могла мне не сказать? Я же дурею от тебя, а тут думал, что никогда не прощу. Никого не подпущу, но и сам не трону. Так и буду жить рядом гордым монахом.

- Андрей, я так жалею об этом, если бы ты знал.

- Как жалеешь? Сильно?

- О-очень! - я обнимаю его за шею и шепчу на ухо, стоя на носочках, пока он обтирает меня полотенцем и вытирается сам. – Очень сильно! Так сильно, что готова просить тебя не быть монахом и отказаться от воздержания. Пожалуйста…

Наклонив голову, провожу раскрытыми губами по плечу и трусь щекой. Урчу кошкой, я тоже это умею.

- Шибуев, я так тебя хочу…

- Светка!

- Но сначала побрей лицо, ты меня всю исколол.

- Намекаешь, что у тебя на меня планы?

- Не намекаю, - я нахожу и целую улыбающиеся губы. – Прямо говорю! Хочу!

Скоро утро, но ночь еще не отступила и под ее сенью в гостиной мы продолжаем заниматься любовью, с желанием отдаваясь друг другу. Мы оба голодны и неутомимы, однако на этот раз страсть уступает место нежности, и удовольствие подкатывает неспешное, позволяющее прочувствовать все его оттенки – остро-сладкие и тягучие.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я лежу в постели, Андрей гладит мои бедра, а тело звенит  от  удовольствия.

- Сахарок, ты сводишь меня с ума, - говорит, целуя живот. Поднимается выше и обхватывает ртом сосок. Медленно играет с ним языком, похоже, не собираясь прекращать меня изучать.

- Скорее, это моя грудь сводит тебя с ума. Ну, признайся.