В центре около галереи Тейт раскинулись палатки с этническими продуктами и готовой едой. Мы остановились перекусить. Кускус оказался слишком острым – Ицуми не смогла проглотить ни кусочка и выплюнула то, что успела взять в рот. Я собрал недожеванные остатки с ее ладони – «Дай-ка сюда!» – и выбросил в урну. Заботиться о ней, защищать ее от шумной толпы, от толстых мужиков с огромными пластиковыми стаканчиками, полными пива, от стаи говорливых арабов было приятно. Она вверилась мне, еще более хрупкая, чем прежде, и, хотя веки ее отяжелели и миндалевидные глаза слегка посветлели и пожелтели, она была все такой же красивой, как в молодости. Я до сих пор боялся, что однажды обернусь и не увижу ее среди шумной и пестрой толпы.

Она положила голову мне на плечо, и какое-то время мы просто стояли неподвижно. Тогда-то я заметил очень красивую женщину, которая играла в мяч с маленьким сыном. Она двигалась легко и проворно и в то же время плавно, несмотря на то что у нее уже заметно выдавался живот. Ее движения как будто укачивали новое существо и отвечали на его зов. Я подумал: должно быть, она балерина или танцовщица и потому ее тело так естественно отзывается на каждое движение. И лишь потом узнал Радию.

Я смотрел на нее, смущенный и счастливый, что могу наблюдать за этим мгновением ее жизни. Где бы она ни была все эти годы, сейчас она здесь, передо мной.

Если бы она меня узнала, я бы тут же спрыгнул с оградки, на которой мы устроились, и кинулся ее обнимать, наклонился бы к ее старшему сыну и поздравил ее с будущим событием. Но она меня не заметила, а я настолько растерялся, наблюдая за прекрасным зрелищем, что испугался подойти и все испортить жалким потоком ненужных слов и нелепой сценой неловкой встречи. Я не сдвинулся с места. Казалось, я свидетель настоящего чуда. Я просто молча смотрел, как она устремилась навстречу какому-то типу в длинных широких штанах и красной футболке, намокшей от пота. Он был похож на меня. Он подошел, подобрал мяч, взял за руку мальчика и обнял жену за плечи. Они медленно удалялись, и вскоре красивая пара с маленьким сыном скрылась из виду.

Ицуми тоже заметила их. Она проследила за моим взглядом, остановившимся на незнакомой женщине и ее твердом выдающемся животе. Я молча улыбался, молчание было долгим.

Когда я наконец обернулся к жене, ее лицо было мягким и усталым и на нем читалось чувство вины. То, что она уловила мое состояние, не сблизило, а отдалило и огорчило нас обоих. Солнце садилось, и после прекрасного дня мы стали свидетелями восхитительного заката.

Мы разожгли камин, Ицуми принялась разглядывать свои ступни, торчащие из-под одеяла. Я вышел погулять с собакой, а когда вернулся, она уже легла. У нее разболелся живот, – возможно, она все же успела проглотить слишком острый кускус.

Сидя на унитазе со спущенными штанами и разглядывая свои желтые коленки, я мысленно возвращался к этому прекрасному дню под волшебным и теплым солнцем и думал о Радии. Ей удалось спастись, я никогда не стал бы для нее ни настоящим мужем, ни отцом ее детей. И все же мы любили друг друга, нас связывало множество обещаний. Под лучами теплого солнца мне казалось, что я могу протянуть руку и прикоснуться к ее животу.

От Костантино я не смог бы родить ребенка. Мужчины не могут иметь детей. Безумная мысль, но ничего другого в голову не приходило. Я думал о том, что он единственный на свете, от кого мне бы хотелось иметь детей. Прежде я никогда об этом не думал, но теперь понимал, что осознание невозможности родить ребенка от любимого делало меня гомосексуалистом окончательно и бесповоротно. Мне казалось, что я слышу внутри себя отчаянный крик – крик всех мужчин, которые любят друг друга и знают, что их семени никогда не стать ростком новой жизни, что они не смогут оплодотворить любимое существо.

Посреди ночи Ицуми несколько раз просыпалась от боли, ее скручивало судорогой. В последнее время в метро произошло несколько страшных терактов, устроенных смертниками, и все были напуганы, чувствовали себя уязвимыми, обнаженными. Бетти, подруга Ицуми, ехала в одном из таких поездов. Она тоже вдыхала тот дым, видела разорванные тела и теперь жила на успокоительных таблетках. Ицуми была вечно на взводе, она названивала Ленни по нескольку раз на дню. Люди с подозрением косились друг на друга. Для арабов настали черные дни, каждый парень с рюкзаком за плечами вызывал подозрение. Казалось, эти люди хотят взорвать всю страну, затопят в Темзе катер, груженный радиоактивными веществами, отравят воду.

Несколько дней метро не работало, а когда его снова открыли, люди заходили на станции с опаской. Ицуми предпочитала ходить пешком. Я думал, что она просто устала. Включал свет, разминал ей ноги, тянул то одну, то другую, встряхивал. Утром она просыпалась без сил и тащилась на работу, но часто возвращалась раньше обычного, иногда на такси. Сначала мы думали, что все дело в гормонах: ее живот стал твердым и гулким, ее постоянно тошнило и мучили боли. Стенли, наш семейный врач, сказал, что Ицуми хорошо бы отдохнуть. Она отправилась на воды в Баден, где ее подвергли всевозможным обследованиям. Сначала решили, что это артрит. Но через месяц моя жена вернулась домой с кучей бумажек и заключений, бледная и ошарашенная.

– У меня сифилис.

– Что?!

– Вот, почитай.

Я расхохотался. Невозможно было поверить, что моя целомудренная фея Ицуми больна скандальной болезнью, которой неверные возлюбленные заражали философов и королей.

– Наверное, это ошибка! Это ведь полная чушь!

– Ты спишь с проститутками?

Все было как во сне. Ицуми выглядела усталой и с вызовом ждала моего ответа.

– Кто-то же меня заразил.

Теперь настала моя очередь испугаться. Я тщательно листал в памяти свои позорные подвиги. Ицуми расплакалась.

– Ну что ты…

Я хотел было ее обнять, она отстранилась, но затем сдалась и, дрожа, крепко прижалась ко мне. И тут я все понял:

– У тебя кто-то был, малыш?

На нее было больно смотреть. Но я ведь это заслужил, я не имел права ее упрекать. Мне хотелось распахнуть дверь и бежать под проливным дождем куда глаза глядят. Словно на меня обрушился утес.

– Расскажи мне.

Вот так в обычный будний вечер мне пришлось выслушать абсурдную, а местами даже немного комичную исповедь. Это случилось в тот день, когда ей было тяжело и одиноко, в чужом загородном доме.

– Но кто он, я его знаю?

Конечно, я его знал. Это был Уолт.

За первой встречей последовали другие. Их отношения продолжались почти год, с прошлого лета.

Уолт предложил мне помощь, а сам, точно стервятник, набросился на мою жену. Жизнь так проста и жестока!

Вроде бы я должен был почувствовать облегчение. Выходит, что не я один раздевался и вставал на колени перед другим мужчиной. Но вместо этого я почувствовал жуткую злость, пронзившую меня с головы до пят. Я гладил Ицуми по голове, точно добрый священник на исповеди. Но то была лишь уловка, чтобы разузнать обо всем подробнее и унизить ее признанием. С меня лился пот, я был возбужден и в то же время подавлен. Я вспомнил, как мы с Костантино занимались любовью и он плевал мне в лицо.