А если искатели темного знания находят искомое, не могут ли и искатели светлых знаний отыскивать то, что ищут? И разве они не более склонны передавать знания преемникам? Именно так Пелерины берегли Коготь из поколения в поколение, и в эту минуту, подумав о них, я тверже прежнего укрепился в решении отыскать их и вернуть им святыню, ибо, даже не знай я этого прежде, ночное столкновение с альзабо весьма наглядно напомнило, что я – всего-навсего бренная плоть и в свое время (возможно, куда скорее, чем полагаю) неизбежно умру.

Поскольку гора, к которой мы двигались, возвышалась на севере, и, таким образом, тень ее падала в сторону седловины, покрытой джунглями, лианы сплошной завесой с той стороны не росли. Блекло-зеленые листья только поблекли еще сильнее, а число мертвых деревьев значительно увеличилось, хотя деревья и сделались много меньше, затем в пологе листьев, весь день укрывавшем нас сверху, мелькнула брешь, а спустя сотню маховых шагов – еще одна, и, наконец, он вовсе исчез.

Вблизи поднявшаяся перед нами громада горы утратила всякое сходство с образом человека, но я-то знал: морщины на склонах, что тянутся вниз из гряды облаков, – не что иное, как высеченные в камне складки его одежд. Сколь часто, должно быть, он пробуждался от сна и надевал их, даже не подозревая, что они сохранятся здесь, нисколько не изменившись, на протяжении многих эпох, настолько огромные, что человеческим глазом и не углядишь…

В следующий раз воду мы отыскали только назавтра, около полудня, а другой воды с той горы нам отведать так и не довелось. Запас вяленого мяса, оставленного мне Касдо, почти иссяк. Оставшиеся несколько полосок мы разделили поровну и запили их из крохотного, не шире длины большого пальца, горного ручейка. Видя обилие снега и на вершине, и на склонах горы, я удивился этакой скудости и лишь значительно позже узнал, что склоны ниже границы снегов, где снег с наступлением лета мог бы растаять, дочиста выметаются ветрами, а выше сверкающие сугробы могут, не тая, расти, накапливаться сотнями лет.

Одеяла, промокшие от росы, мы расстелили здесь же, на камнях, просушить. Сухие, порывистые горные ветры даже в тени высушили их в течение стражи. Я знал: следующая ночь окажется для нас примерно такой же, как та, первая, проведенная мною в горах после ухода из Тракса, однако сия перспектива отчего-то нисколько не портила настроения. Нет, дело было не в том, что опасности, с коими нам довелось столкнуться в заросшей джунглями седловине, остались позади: вместе с ними за спиною оставалась нечто грязное, омерзительное. Казалось, я перепачкан какой-то скверной, а горная стужа непременно поможет очиститься. Некоторое время корни этих чувств оставались практически неизученными, но когда подъем сделался действительно крут, я понял: тревожит меня память о собственной лжи, о том, что я обманул магов, уподобился им, притворившись, будто повелеваю невероятными силами и посвящен в великие тайны. Да, ложь эта была вполне оправданной, так как спасла жизнь и мне, и маленькому Севериану, однако, прибегнувший к ней, я стыдился себя самого. Мастер Гюрло, к коему я перед уходом из гильдии проникся глубочайшим презрением, лгал что ни день, и теперь я никак не мог разобраться, презираю ли его из-за постоянной лжи или же не терплю криводушия, поскольку порок этот связан именно с ним.

И все же на сей счет у мастера Гюрло имелось оправдание ничуть не хуже моего, а может быть, даже лучше. Он лгал ради сохранения гильдии и увеличения ее достатка, приукрашивая в отчетах для всевозможных представителей власти наши успехи и, если потребуется, умалчивая об оплошностях. Разумеется, поступая так, он, де-факто глава гильдии, укреплял собственные позиции, однако вместе с тем упрочивал и мое положение, и положение Дротта, и Роха, и Эаты – всех тех учеников с подмастерьями, кому в свое время предстояло ее унаследовать. Будь он тем самым грубоватым простаком, каким хотел выглядеть в глазах окружающих, я бы ни минуты не сомневался, что лжет он исключительно ради собственной выгоды, однако кем-кем, а простаком мастер Гюрло отнюдь не был и, может статься, многие годы чувствовал себя точно так же, как сейчас я.

Кроме того, я вовсе не был уверен, что действовал ради спасения маленького Севериана. Возможно, когда он удрал, а я отдал противнику меч, для него было бы куда выгоднее, если б я вступил в бой, а значит, прямую выгоду на тот момент смиренная капитуляция принесла одному мне – ведь в схватке я мог быть убит. А после, бежав из плена, я, несомненно, вернулся в деревню не только за мальчишкой, но и за мечом, как воротился за ним в руднике людей-обезьян, поскольку, утратив «Терминус Эст», стану просто бродягой без роду-племени…

В подобных раздумьях провел я около стражи, однако, взбираясь на отвесный утес с мечом и мальчишкой на спине, по-прежнему не мог бы с уверенностью сказать, в какой мере забочусь о том и другом. По счастью, отдохнул я на славу, да и подъем оказался не из особо трудных, а одолев его, мы наткнулись на одну из древних дорог.

В жизни мне довелось повидать множество странных мест, но ни одно из них не вызывало во мне столь же сильного ощущения анормальности. Слева, не более чем в двух десятках шагов, широкое полотно дороги обрывалось: нижнюю часть ее унес в пропасть оползень. Справа же из-под наших ног змеею тянулась вверх, к каменному исполину, прячущему лик за пеленой облаков, лента сплошного черного камня, безукоризненно ровная, словно проложена только вчера.

Поставленный на ноги, мальчишка крепко вцепился в мою ладонь.

– Мать говорила, по дорогам ходить нельзя: на дорогах солдаты.

– Да, и не ошиблась, – отвечал я. – Но ведь она собиралась идти вниз, где солдат действительно хватает. Не сомневаюсь, когда-то здесь тоже имелись солдаты, однако все они умерли задолго до того, как самое большое дерево там, в джунглях, проклюнулось из семени.

Мальчишка порядком замерз, и я, отдав ему одно из одеял, показал, как завернуться в него и придерживать, чтоб получилось нечто вроде плаща. Наверное, со стороны мы выглядели словно крохотная серая фигурка, сопровождаемая несоразмерно огромной тенью.

Вскоре путь привел нас в туман, что весьма меня удивило – откуда бы взяться туману на такой высоте? Лишь позже, поднявшись еще выше и взглянув вниз, на его верхний слой, озаренный лучами солнца, я понял, что это одно из облаков, казавшихся невероятно далекими там, в заросшей джунглями седловине.

Однако и седловина, и джунгли, оставшиеся так далеко внизу, вне всяких сомнений, возвышались над Нессом и нижним течением Гьёлля на многие тысячи кубитов. Тут мне и сделалось ясно, сколь далеко ушел я от столицы, если джунгли имеются даже на такой высоте. Выходит, мы добрались почти до самого пояса мира, где всегда лето, а разница в климате обусловлена только горами. Отправившись на запад, за пределы этих гор, я, согласно усвоенному на уроках мастера Палемона, очутился бы в джунглях настолько губительных, что рядом с ними те, недавно нами покинутые, показались бы сущим раем – в прибрежных джунглях, в царстве жуткой жары и туч москитов, но даже в тех краях меня со всех сторон окружали бы признаки близкой гибели: да, эти джунгли получают такую же долю сил солнца, как и всякий другой уголок Урд, однако она куда меньше того, что доставалось им в прежние времена, а между тем растительность умеренных широт бежит к северу от наступающих с юга льдов, и посему деревья и травы тропиков гибнут, уступая место новоприбывшим.