Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Черный лавовый цемент? — тут же подбросил вопрос Витрувий.
— Отделка полов. Хорошо смотрится в окаймлении из белой тессеры.
— Сарнский известняк?
— Его чешуйками можно выложить потолок, получится как бы домашняя пещера.
— Отшлифованный камень, скрепленный известкой и обшитый деревом?
Я усмехнулась.
— Дешевые постройки, на один сезон.
Витрувий откинулся в кресле и расцепил руки.
— Где тебя этому научили?
— В Александрии. В Мусейоне были предметы по выбору, и я предпочла заниматься архитектурой.
В глазах собеседника промелькнуло любопытство.
— Похоже, ты настроена очень решительно.
— Да. Знаю, мои рисунки производят впечатление, но им недостает научной точности. Я хочу создавать настоящие чертежи.
— Для этого необходимо знать математику. Особенно геометрию.
— Я изучала эти предметы.
— Тогда почему твои наставники не показали тебе, как применять познания при строительстве?
— Не успели. Обучение слишком быстро закончилось, — обронила я.
Почему так случилось, можно было не объяснять.
Витрувий снова вздохнул.
— Тогда начнем с мавзолея.
Я поскорее открыла альбом на самом удачном эскизе материнской гробницы и протянула Витрувию, пояснив:
— Все выстроено из белого мрамора. Пол выложен перламутром, колонны изображают кариатид.
— Целиком из мрамора? — переспросил архитектор, изучая рисунок.
Я кивнула.
— А впереди что-нибудь было? Вроде высокого заостренного столба?
— Да. Два обелиска. Оба из гранита.
Он достал стиль и принялся торопливо записывать.
— Какого цвета?
— Красного. А разве Цезарю тоже нужны обелиски?
— Ему нужно в точности то, что он видел в Александрии, почти без единого изменения.
— Хорошо, я все расскажу.
Успех с Витрувием настолько меня окрылил, что во второй половине дня, когда пришла Юлия и попросила накрасить ей лицо, я была совершенно не против.
— Хочу выглядеть как египетская царица, — заявила она, сидя в нашей купальне, покуда Галлия вплетала ей бусы в прическу.
— Хозяйка, вы не забыли? Перед театром все должно быть снято!
— Ага, — нетерпеливо отмахнулась девушка. — Хотя бы сейчас… А может, Селена сделает мой портрет?
— Я не рисую людей!
— Зато рисуешь дома, — возразила она. — Как иначе я это запомню?
— Не знаю. Посмотри в зеркало.
— Пожалуйста, — взмолилась дочь Цезаря. — Ведь я не могу позвать настоящего живописца, иначе слухи дойдут до отца. Бедная Галлия так старалась…
Гостья надула губки. Посмотрев на рабыню, я поняла, что выбора нет. Если не уступить, избалованная девушка будет заставлять ее повторять это снова и снова, пока я не сдамся.
Пришлось идти за рисовальными принадлежностями, хотя мне претила мысль о том, чтобы тратить на Юлию одну из прекрасных кожаных страничек, да еще и рвать из альбома: она ведь наверняка заберет портрет на память.
— Разукрашивать будешь? — спросила девушка, когда я вернулась.
— Нет.
— Как же я потом вспомню цвета?
— Воспользуешься воображением.
Я отвернула крышку с бутылочки, аккуратно макнула перо в чернила и приступила к делу. Юлия меж тем то и дело смотрелась в зеркало.
— Надо было мне родиться в Египте, — вдруг сказала она.
— Тогда ты была бы мной и лишилась бы царства.
— Но тебе ведь здесь хорошо, правда?
Девушка захлопала темными густыми ресницами, очевидно даже не представляя себе, чего натерпелись мы с Александром.
Галлия прищелкнула языком.
— Она здесь в плену, хозяйка.
— Зато живет на вилле Октавии, — возразила Юлия. — Ходит в школу и учится архитектуре.
— Да, но здесь Рим, — прибавила рабыня. — А ее родина — Египет.
— Лучше бы там была моя родина, — вздохнув, повторила дочь Цезаря.
Когда Галлия заплела ей в волосы последнюю бусину, Юлия встала с кресла и с улыбкой повертелась перед зеркалом из полированной бронзы.
— Неудивительно, что ты скучаешь по Александрии, — бездумно бросила она.
Из купленного накануне фиолетового шелка сшили две туники. Моя висела на мне, словно прямой бесформенный мешок, зато на Юлии ткань так и льнула к изгибам тела. Лиловые тени для век, полученные из красной охры и синего азурита, прекрасно сочетались с одеждой и бусинами в волосах девушки. Теперь она и впрямь напоминала царевну. И вдруг я услышала:
— Дай мне свою диадему.
Заметив мое замешательство, девушка сразу нахмурилась.
— Это же для рисунка.
Галлия неодобрительно прищурилась, однако я сняла с головы жемчужную ленту, которая некогда олицетворяла мою грядущую власть над Ливией и Киренаикой, и протянула Юлии.
Она поправила украшение на темных кудрях.
— Ну что, похоже на твою мать?
Я знала, какой ответ ей нужен.
— Да.
— Нарисуешь меня в диадеме?
— Если не будешь вертеться.
— Мне сесть или встать?
Я помедлила, разглядывая портрет.
— Продолжай стоять. Заодно изображу сандалии.
Удивительно, какой тихой и неподвижной могла быть Юлия, когда ей что-нибудь требовалось. Она терпеливо стояла, давая мне зарисовать каждую складку на тунике, а затем по моей просьбе осторожно повернулась в профиль, чтобы показать перевитую бусинами прическу. Когда я наконец сказала: «Готово!» — она радостно хлопнула в ладоши, воскликнув:
— Хочу посмотреть!
При виде альбома девушка ахнула, посмотрела сначала на Галлию, потом на меня.
— Неужели я такая красивая?
У меня даже зубы скрипнули.
— Черно-белые портреты всегда немного льстят.
— Но ты его раскрасишь?
— Чем?
— Сейчас же пошлю раба за всем необходимым. Смотри, что за прелесть получилась. Только представь, как это будет смотреться в цвете.
В дверь резко постучали, и я, не успев возразить, испугалась:
— Прячься скорее! Вдруг там Октавия?
Юлия даже не шелохнулась.
— Нет. Это Марцелл. Впусти его, Галлия, — проворковала она.