*

- Как тебе в национальной сборной, большой брат? Как столица?

- Обживаюсь,  - Степан, отодвинув штору, разглядывает с высоты одиннадцатого этажа абсолютно чужой и кажущийся крошечным двор. – Вы как?

- Мы хорошо,  - хохотнул Лелик. – Готовимся болеть за тебя по-крупному.

Привычным жестом взлохматил затылок. Оброс совсем, на площадке приходится стягивать волосы резинкой. Но даже стрижка не входит в перечень необходимых дел. А вот сказать брату что-то важное – надо.

- Левка, я у матери живу.

Ответная пауза была долгой.

- Понятно.

Нет, ни черта тебе не понятно. И мне непонятно. И сил разбираться нет.

- Она тебя в гости ждет. Очень. Вот я на Европу уеду, диван в гостиной перейдет в твое распоряжение. Будете вместе болеть за меня.

- Степка… ты серьезно? Ты же… - голос брата звучал тихо. – Ты же сам говорил, что…

- Да мало ли что я говорил? – вздохнул Степан. – Что я – ошибаться не могу, что ли? Ждут тебя тут, словом. Ждут и очень любят.

 *

Завтра сорок дней. Она обещала поминальный обед для нескольких человек – из числа тех, кто был и в самом деле близок в последние годы деду. Человек шесть от силы. Намекали, что лучше дома, а не в кафе.

Да и ладно. Закажет пирогов, купит конфет и печенья. Пусть посидят старички, повспоминают Павла Корнеевича Дурова. И, может быть, в беспросвете последних дней  что-то поменяется. Ну а вдруг? Когда-то же это случится? Должно. Должно случиться.

*

Через неделю они едут на Европу. Первые серьезные соревнования в составе национальной сборной. Он в команде приигрался, притерся. «Как тут и был»,  - смеется Артур. Вот на встречу с Королем Степа и прилетел. Степану есть что сказать врачу клуба, который дал ему путевку на самый вверх. Есть что сказать, есть за что поблагодарить. И поздравить Артура с тем, что попал в десятку на Бостонском марафоне. И послушать его рассказ. Он соскучился по Артуру.  И по Матушу. И по ребятам, и по городу. Он успел полюбить этот хмурый и холодный город. И не смог возненавидеть, несмотря на то, что о его гранит в мелкое крошево разбилось то, что с точки зрения анатомии разбиться не может. Но вопреки анатомии – вдребезги. И истекай кровью, и выживай, как хочешь, и учись заново жить с дырой в том месте, где еще недавно было тепло, где лежала белая ладонь с длинными пальцами, куда ему шептали всякие нежности. А теперь там дыра. Оказывается, люди могут жить с дырой в груди и даже успешно играть в волейбол.

В клубе он провел час. Со всеми пообщался, получил напутствие и кучу советов. А с Артуром они потом еще выпили два чайника японского модного чая в компании французского императора – помимо страсти к марафонам Кароль еще и водил близкое знакомство с «Наполеоном» и достоверно знал, где в Питере его пекут самый вкусный. От торта Степка отказался, ему сейчас излишеств позволять себе нельзя, и сиротски грыз овсяное печенье, слушая рассказ Артура о марафоне.

14.5

- Жаль только, что кроссовки свои везучие стер до дырок, - сокрушался Кароль. На одном из марафонов Артур перед самым стартом обнаружил, что расслоилась подошва на левой кроссовке. Его выручила дама – кенийская бегунья с идентичным сорок вторым размером ступни. Тот забег Артур считал первым успехом в своей марафонской карьере, кенийку спустя сутки горячо и искренне отблагодарил в номере отеля, что дало ему полное право снисходительно усмехаться, когда ребята в клубе хвастались своими постельными подвигами. А кроме этого, розовые кроссовки с тех пор стали для Артура символом победы.  И причиной регулярных квестов по розыску этого символа  редкого неженского размера в различных спортивных интернет-магазинах.

- Придется покупать новые, - Степка завистливо покосился на второй заказанный врачом кусок торта.

- Конечно! – фыркнул Артур. – Я в Амстердам без своей розовой прелести не поеду. Жаль, на твой размер такой цвет не найдешь – если только по спецзаказу.

- Спасибо, я зелеными обойдусь, - рассмеялся Степан. И резко перестал.

Сорок дней назад он, так же как и Артур, обнаружил, что любимые беговые кроссовки приказали долго жить. И купил новые – счастливого для себя, как он тогда решил, ярко-салатового цвета.  Нифига не счастливый оказался цвет.

*

Он же их там оставил. Те кроссовки. Там оставил. В той квартире рядом с Лесгафтом. В сторону того дома он даже смотреть себе запрещал, когда наведывался в институт, решая свои учебные вопросы – диплом, предзащита и прочие студенческие прелести.  Этот дом перестал существовать на его персональной карте города Санкт-Петербурга. А теперь вот, как в каком-то фантастическом фильме вдруг прорезался, проявился, расталкивая соседние дома, встал на свое место.

Там остались его кроссовки. Счастливого, мать их, цвета. И нужно свое имущество забрать. Перед Европой везение лишним не будет.

*

Металлическая ручка холодная. Пальцы помнят каждую выпулкость в месте сварки. Он постоял, погладил неровный сварной шов. Домофон приглашающе горел красной точкой.

- Молодой человек, вы заходить будете?

 Степан посторонился, пропуская. И вошел следом. На него подозрительно покосилась какая-то бабулька, и он поспешил прибавить шагу по этим огромным дореволюционным и, оказывается, успевшими стать родными пролетам.

Этаж третий, дверь черного дермантина, звонок  - долго и пронзительно даже с этой стороны. Никто не открывает. Наверное, никого нет дома.

Дверь отворилась, явив  проем в темный длинный коридор и фигуру в нем. Стоящего за порогом человека Степан не узнал.

*

Тура и раньше не отличалась избытком массы и объемов. Но сейчас от нее осталась тень. Бледная осунувшаяся тень Туры Дуровой. Его Тучки. И то, что он ее не узнал сначала – неудивительно. Раньше она казалась младшей по возрасту. Сейчас – выглядела лет на десять старше Степана. Запавшие глаза, волосы стянуты в неаккуратный хвост, скулы, подбородок – все такое острое, что, кажется, при любом неловком повороте головы на них порвется кожа. Одежда – не одежда, мешок какой-то. Степан стоял и, кажется, раскрыв рот, смотрел на нее. И она смотрела на него – молча и безучастно. И Степа не нашел ничего лучше, чем брякнуть.

- Здравствуйте. Я к профессору Дурову.

- Его нет дома, - прозвучал бесцветный ответ.

- А где он? Вернется скоро? – абсурдный диалог продолжался. Степа пытался найти в стоящей напротив девушке какие-то знакомые черты. Не удавалось.

- В колумбарии. Вернется нескоро.

Незнакомое слово не вызвало никаких ассоциаций в голове, кроме клумбы. При чем тут клумбы? Цветы, что ли, сажает Павел Корнеевич? Тура смилостивилась над его мыслительными страданиями. И он услышал негромкое, но ударившее как мяч на полном ходу прямо в затылок:

- Дед умер.