После концертов[94] я привозила UB40 в какую-нибудь квартиру, где мы уже все вместе оттягивались и иногда даже джемовали. Эти бирмингемцы оказались первыми, кто сумел не упасть в грязь лицом перед моими русскими друзьями по части выпивки.

«Все круто, б…дь!» – орал Эли, опрокидывая очередную рюмку. «Вы, русские, только штаны придерживайте!».

Меня он ужасно забавлял: и своей беспрерывной матерщиной, и не сходящей с лица самодовольной ухмылкой. Однажды я поехала к ним в отель на другом берегу реки и наблюдала, как они, шатаясь, раскачиваясь со стороны в сторону и танцуя, образовали круг прямо у входа. Я уже начинала понимать, что не успеваю вернуться к себе до развода мостов, но было так весело, что следить за временем совсем не хотелось.

– Ага! – довольно засмеялся Эли, кладя руку мне на плечи. – Похоже, ты застряла, е…на мать!

– Повезло тебе! – засмеялась я в ответ.

Когда наконец глаза у всех стали смыкаться, Эли сказал мне, что я могу переночевать у него в номере. Мы втиснулись в его узкую кровать, и я вырубилась под шум ветра за окном. Рано утром, до того, как восходящее солнце окрасило небо и крыши ленинградских домов, я выскользнула из номера, пока Эли еще спал.

«А ты смылась тогда, твою мать!» – приветствовал он меня широко раскрытыми глазами, когда мы встретились на очередном их концерте, уже в Москве.

После одного из московских концертов поздно вечером мы всей толпой отправились на Красную площадь, и вдруг один музыкант сообщил мне, что хочет в туалет. Я не успела даже ничего ответить, как он расстегнул штаны и стал писать прямо посреди Красной площади. Я стояла, раскрыв рот от изумления, а к нему тем временем ринулся милиционер с твердым намерением арестовать нарушителя. Кое-как мы с менеджером смогли то ли уговорить мента, то ли откупиться от него, но Россия таким образом прошла крещение как место паломничества западных групп. И хотя крещение, прямо скажем, было хреновым, все равно – время перемен настало.

Тем временем все новые и новые музыканты из записанных на Red Wave групп сообщали мне о направленном против меня документе ВААП, который их всех просили подписать еще в сентябре. У власти в стране стоял уже Горбачев, и мне на самом деле начало казаться, что ситуация вот-вот должна смягчиться. Насколько серьезно все происходящее в ВААП вокруг альбома? Я узнала, что двое из первого состава «Странных Игр» документ подписали, что Вити среди них не было, несмотря на все его страхи за семью, и что Сергей с Кинчевым попросту послали ВААП подальше. «Кино» игнорировало все обращенные к ним просьбы, а Сергей рассказал мне, что ему с просьбой подписать письмо позвонили в квартиру Ксаны в центре Ленинграда [95].

– Я на даче с Борисом, и он говорит, что завтра с утра мы должны вместе пойти в ВААП и подписать письмо, – тихим голосом проговорил мне в телефонную трубку Виктор. – Что мне делать? Я не хочу ничего подписывать против Джоанны и в то же время не хочу расстраивать Бориса.

– Да ты что, совсем охренел?! – заорал на него, вырвав у меня трубку, Сергей. – Сейчас же уходи оттуда и на первом же автобусе возвращайся в город!

Перечить Сергею не смел никто.

Борис в конце концов подписал письмо против меня, и многие были на него в ярости не меньше, чем Сергей. Странно, но у меня, в отличие от остальных, не было по отношению к Борису ни злости, ни ощущения предательства. Я тысячу раз говорила ему, что в первую очередь он должен думать о семье и о группе, и понимала, что другого выхода у него не было. Борис был для меня освежающим дождем в калифорнийской пустыне, и даже если он и причинил мне боль, я все равно была ему безмерно благодарна. Ничто и никогда не могло снизить мою любовь к нему.

Ни тогда, ни после я ни разу не обсуждала эту ситуацию с Борисом. Я знала, что он не любит конфронтации, да и что, собственно, я могла поставить ему в вину? Он никогда не пытался разозлить или разочаровать меня или кого-то еще. Он нес мир и свет, и главное, чего он хотел, – объединить мир. Он не хотел становиться частью проблемы. Я понимала, что он сделал то, что в тот момент вынужден был сделать, и что ко мне лично никакого отношения это не имело.

Много лет спустя в какой-то книге я прочла, что когда Red Wave вышел в свет, кто-то из ВААП принес показать альбом Горбачеву.

– А почему музыку этих групп издают в США, а не у нас? – вроде бы спросил он.

Известно, что в течение нескольких месяцев после выхода Red Wave советские власти всячески пытались как-то изменить ситуацию и представить ее так, будто группы эти были «официальные», чтобы ни у кого не могло сложиться ощущения, что власти подавляют столь популярную и любимую многими музыку. Борис был выбран в качестве рок-лица гласности – да и кто еще, кроме ангела, мог быть на вершине этого дерева? Ему с «Аквариумом» было предложено выступить в «Юбилейном» – самом большом концертном зале города! Песни «Аквариума», «Зоопарка», «Кино» и других групп рок-клуба стали передавать по радио, а вскоре их стали показывать и по ТВ. А «Аквариум» в сопровождении камерного оркестра стал первой рок-группой, удостоенной чести выступить на сцене престижного концертного зала «Октябрьский».

«Совершенно неслучайно именно Борис Гребенщиков и его ”Аквариум“ были выбраны в качестве своеобразного знамени рок-перестройки, – объяснял в одном из интервью Алекс Кан. – Борис к тому времени изменился, но это было естественное изменение, естественная эволюция артиста. С возрастом он стал менее агрессивен, в песнях стало меньше сатиры и сарказма. И в музыке, и в текстах появилось больше мягкости и лиризма, и эти изменения пришлись как раз на время происходивших во время перестройки радикальных перемен. Власти, присматривающие за культурой, такой ”Аквариум“ вполне устраивал, они прекрасно подходили друг другу».

Я знала, что и до Red Wave у Бориса были неоднократные возможности стать «официальным», но он предпочитал обходиться без дорогих квартир и роскошных BMW, перед которыми не устояли некоторые его друзья. Он оставался верен себе, и сейчас у него наконец появилась возможность и сохранить свою музыку, и в то же время занять место среди звезд, к которым он стремился. Я и думать не могла о том, чтобы лишить его такой возможности.

В разгар всего этого я ринулась в Москву на встречу в ВААП. Я хотела говорить с ними о пластинке, объяснить им всю ту позитивную роль, которую она может сыграть, и теперь я понимала, что мне нужно ехать туда и защищаться от их нападок. Мой контакт в ВААП Анатолий Хлебников организовал встречу со своим начальством в большом безликом кабинете. Я сидела напротив трех-четырех сердитых медведей, выражавших недовольство альбомом и тем, что он был издан без согласия артистов. По их глазам было понятно: они прекрасно знали, что согласие со стороны артистов, конечно же, было. Я пыталась перевести разговор на тему американо-советских отношений и роста взаимопонимания и даже показала им кое-какую прессу из всего того шквала, который альбом вызвал в Америке.